In his Commentary Kinbote mentions Rodnaya Zembla:
The sound of a rapid car or a groaning truck would come as a strange mixture of friendly life's relief and death's fearful shadow: would that shadow pull up at my door? Were those phantom thugs coming for me? Would they shoot me at once - or would they smuggle the chloroformed scholar back to Zembla, Rodnaya Zembla, to face there a dazzling decanter and a row of judges exulting in their inquisitorial chairs? (note to Line 62)
Rodnaya (fem. of rodnoy) means in Russian “native.” In his poem Ya ne predal beloe znamya… (“I have not betrayed the white banner,” 1914) Alexander Blok mentions chuzhaya zemlya (foreign land):
Я не предал белое знамя,
Оглушённый криком врагов,
Ты прошла ночными путями,
Мы с тобой - одни у валов.
Да, ночные пути, роковые,
Развели нас и вновь свели,
И опять мы к тебе, Россия,
Добрели из чужой земли.
Крест и насыпь могилы братской,
Вот где ты теперь, тишина!
Лишь щемящей песни солдатской
Издали несется волна.
А вблизи - всё пусто и немо,
В смертном сне - враги и друзья.
И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.
“And again from the foreign land / We came to you, Russia.” The poem ends in the lines: “And the star of Bethlehem / Shines as brightly as my love.” The star of Bethlehem led the Magi to the place where Christ was born. The name of one of the Magi was Balthasar. Kinbote dubbed his black gardener “Balthasar, Prince of Loam” (note to Line 62). It is Balthasar who saves Kinbote’s life by dealing Gradus a tremendous blow with his spade:
One of the bullet that spared me struck him in the side and went through his heart. His presence behind me abruptly failing me caused me to lose my balance, and, simultaneously, to complete the farce of fate, my gardener's spade dealt gunman Jack from behind the hedge a tremendous blow to the pate, felling him and sending his weapon flying from his grasp. (Kinbote’s note to Line 1000)
In his poem Smotryu v okno – i prezirayu… (I look out from a window and despise…” 1921) included in Tyazhyolaya Lira (“Heavy Lyre”) Hodasevich compares himself to a worm cut by a heavy spade:
Смотрю в окно - и презираю.
Смотрю в себя - презрен я сам.
На землю громы призываю,
Не доверяя небесам.
Дневным сиянием объятый,
Один беззвёздный вижу мрак...
Так вьётся на гряде червяк,
Рассечен тяжкою лопатой.
I look out from a window and despise,
I look into myself with contempt.
Not trusting the skies,
I call thunder on earth.
I see only starless dark
In a broad daylight - thus
Cut with a heavy spade,
A worm would whirl on a garden bed.
(Ian Probstein’s slightly corrected translation)
In his memoir essay Muni (1926) Hodasevich mentions Muni’s “little tragedy” Oburevaemyi negr (“The Obsessed Negro”) in which the author predicted his own destiny:
Муни написал две маленькие"трагедии" довольно дикого содержания. Одна называлась "Обуреваемый негр". Её герой, негр в крахмальной рубашке и в подтяжках, только показывается в разных местах Петербурга: на Зимней Канавке, в модной мастерской, в окне ресторана, где компания адвокатов и дам отплясывает кэк -уок. Появляясь, негр бьет в барабан и каждый раз произносит приблизительно одно и то же:
"Так больше продолжаться не может. Трам-там-там. Я обуреваем". И еще: "Это-го ни-че-го не бу-дет".
В последнем действии на сцене, изображен поперечный разрез трамвая, который, жужжа и качаясь, как бы уходит от публики. В глубине, за стеклом виден вагоновожатый. Поздний вечер. Пассажиры дремлют, покачиваясь. Вдруг раздаётся треск, вагон останавливается. За сценою замешательство. Затем выходит театральный механик и заявляет:
-- Случилось несчастие. По ходу действия негр попадает под трамвай. Но в нашем театре все декорации устроены так добросовестно и реально, что герой раздавлен на самом деле. Представление отменяется. Недовольные могут получить деньги обратно.
В этой "трагедии" Муни предсказал собственную судьбу. Когда "события", которых он ждал, стали осуществляться, он сам погиб под их "слишком реальными" декорациями.
In his poem beginning “I was the shadow of the waxwing slain / By the false azure in the windowpane” Shade predicts his own destiny. It seems that Shade’s unfinished poem should have consisted not of 1000, but of 1001 lines and that the missing lines 1000-1001 are:
I was the shadow of the waxwing slain
By its own double in the windowpane.
The killer Gradus is thus the poet’s double. But the same can be said of Kinbote, Shade’s commentator who imagines that he is the self-exiled last king of Zembla, Charles the Beloved. It was God’s spade, as it were, that split V. Botkin, the American scholar of Russian descent, into Shade, Kinbote and Gradus (the latter two are lunatics).
In his great ode Bog (“God,” 1784) Derzhavin calls himself “a king, a slave, a worm, a god:”
Я царь, я раб, я червь, я бог.
Pushkin used this line as the epigraph to Chapter Two of Egipetskie nochi (“The Egyptian Nights,” 1835). As pointed out by VN in his EO Commentary (vol. III, p. 383), the recent editors quite arbitrarily insert in a gap in this chapter of Pushkin’s novella a draft of Pushkin’s poem in which Desdemona is mentioned:
Поэт идёт: открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его...
"Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет".
- Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несёт,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждёт?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орёл, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он -
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.
“Why does young Desdemona love her blackamoor as the moon loves the gloom of night?” Why does Queen Disa (King Charles’ wife whose name seems to hint at Desdemona) love her husband whose amorous tastes are quite different?
Among the essays included in Hodasevich’s memoirs Necropolis (1939) is also Gumilyov and Blok (1931). Blok and Gumilyov died almost simultaneously (Gumilyov was executed less than three weeks after Blok’s death on August 7, 1921), but for Hodasevich both of them died on August 3 (when Hodasevich learnt of Gumilyov’s arrest and of Blok’s “madness”). Btw., Blok’s plays include Korol’ na ploshchadi (“The King in the Square,” 1906).
Alexey Sklyarenko