In the Russian Lolita (1967) “the most penetrating bodkin” with which Trapp painfully hurts Humbert Humbert is the entry in the book of the Kasbeam motel where Quilty (“Trapp”) was HH’s and Lolita’s neighbor:

Но больнее всего пронзила меня кощунственная анаграмма нашего первого незабвенного привала (в 1947-ом году, читатель!), которую я отыскал в книге касбимского мотеля, где он ночевал рядом с нами: «Ник. Павлыч Хохотов, Вран, Аризона». (2.23)

Nik. Pavlych Khokhotov, Vran, Arizona (the entry in the book of the Kasbeam motel) is an anagram of Prival zacharovannykh okhotnikov (The Enchanted Hunters), the hotel in Briceland where Humbert Humbert and Lolita spent their first night together (and where Quilty also stayed at the time). “Nik.[olay] Pavlych” seems to hint at Nicholas I, the tsar who was nicknamed Nikolay Palkin (from palka, “stick, cane”). The author of Drama na okhote (“The Shooting Party,” 1884), Chekhov in several letters mentions Palkin (a restaurant in the Nevsky Avenue in St. Petersburg). In Ilf and Petrov’s novel Dvenadtsat’ stulyev (“The Twelve Chairs,” 1928) Galkin, Palkin, Malkin, Chalkin and Zalkind are responsible for sound effects in an avant-garde stage version of Gogol’s play Zhenit’ba (“The Marriage”) that Bender and Vorobyaninov watch in the Columbus Theater (the name of the director is Nik. Sestrin). Humbert Humbert’s appeal to ladies and gentlemen of the jury in Lolita brings to mind Bender’s words lyod tronulsya, gospoda prisyazhnye zasedateli (“the ice has broken, ladies and gentlemen of the jury”) in “The Twelve Chairs.”

The surname Khokhotov comes from khokhotat’ (to guffaw). In VN’s story Volshebnik (“The Enchanter,” 1939), the Russian precursor to Lolita, the word khokhotal (was guffawing) is repeated twice:

На похоронах народу было совсем мало (но почему-то явился один из его прежних полуприятелей – золотых дел мастер с женой), и потом, в обратном автомобиле, полная дама (бывшая также на его шутовской свадьбе) говорила ему, участливо, но и внушительно (он сидел, головы не поднимая – голова от езды колебалась), что теперь-то по крайней мере ненормальное положение ребёнка должно измениться (приятельница бывшей особы притворилась, что смотрит на улицу) и что в отеческой заботе он непременно найдёт должное утешение, а другая (бесконечно отдаленная родственница покойной) вмешалась и сказала: "Девчоночка-то прехорошенькая! Придётся вам смотреть в оба – и так уже не по летам крупненькая, а годика через три так и будут липнуть молодые люди – забот не оберетесь", – и он про себя хохотал, хохотал на пуховиках счастья.

There were very few people at the funeral (but for some reason a friend of sorts from former times, a gold craftsman, showed up with his wife), and later, in the home-bound car, a plump lady (who had also been at his farcical wedding) told him, compassionately but in no uncertain terms (as his bowed head bobbed with the car’s motion), that now, at least, something must be done about the child’s abnormal situation (meanwhile his late spouse’s friend pretended to gaze out into the street), and that paternal concerns would undoubtedly give him the needed consolation, and a third woman (an infinitely remote relative of the deceased) joined in, saying, “And what a pretty girl she is! You’ll have to watch her like a hawk—she’s already biggish for her age, just wait another three years and the boys will be sticking to her like flies, you’ll have no end of worries,” and meanwhile he was guffawing and guffawing to himself, floating on featherbeds of happiness.

In VN’s story a little girl with gingerbread shoulder-blades shows to the protagonist “the black lettuce chewing the green rabbit:”

Остальные удачи были в таком же лаконическом роде: егоза с локоном на глазу, в кожаном кабинете, где он дожидался её отца, -- колотьба в груди -- "а щекотки боишься?" -- или та, другая, с пряничными лопатками, показывавшая ему в перечёркнутом углу солнечного двора чёрный салат, жевавший зелёного кролика.

One of Chekhov’s stories is entitled Udav i krolik (“Boa Constrictor and Rabbit,” 1887). In his poem Rossiya (“Russia,” 1924) Voloshin mentions udavyi glaza (a boa constrictor’s eyes) of Nicholas I:

Он вырос в смраде гатчинских казарм,
Его познал, вознёс и всхолил Павел.
«Дружку любезному» вставлял клистир
Державный мистик тою же рукою,
Что иступила посох Кузьмича
И сокрушила силу Бонапарта.
Его посев взлелял Николай,
Десятки лет удавьими глазами
Медузивший засеченную Русь. (3)

The Russian spelling of Humbert Humbert is Gumbert Gumbert. In Otechestvennyi Tsintsinnat (“The Russian Cincinnatus”), a memoir essay on D. I. Milyutin, Vasiliy Nemirovich-Danchenko mentions korol’ Italii Gumbert (the king of Italy Umberto I) whose wide-open and senselessly glassy eyes resembled those of Alexander II (the elder son of Nicholas I) in the last years of his life:

В Александре II предполагали начало прогрессивного паралича, хотя, кажется, никаких задатков к этому у него не было. Глаза у него сделались точно стеклянные, и он всегда шёл, глядя неподвижно и прямо перед собою, точно ноги у него были заведены скрытым механизмом. Он не замечал на пути никаких препятствий. Заботою окружавших было отодвигать по этой прямой линии столы, стулья, всё, что он не видел или не удостаивал видеть. Потом я точно такие глаза, широко открытые и бессмысленно стеклянные, встречал у короля Италии Гумберта. У того и другого не мигающие и потому жуткие…

The memoir essay on Milyutin is included in Nemirovich’s book Na kladbishchakh (“At the Cemeteries,” 1921) that opens with O Chekhove (“On Chekhov”), a memoir essay on Chekhov. Describing Chekhov’s laughter, Nemirovich uses the word raskhokhotalsya (started roaring with laughter):

-- Вы знаете, чем он меня утешил?

-- Кто?

-- "Извините, шпион-с!" "Я, говорит, маленький человек, а сейчас на одну линию с вами попал". -- "Например?" -- спрашиваю. -- "А как же! Вы были на Сахалине в казённой командировке, а я на такой же здесь... Для пользы службы". -- "Помните один из анекдотов Якоби о концертировавшем Николае Рубинштейне и господине, ехавшем в одном с ним вагоне на Нижегородскую ярмарку: Ну, как наши с вами дела пойдут?"

И расхохотался.

Смеялся он редко, но когда смеялся, всем становилось весело, точно луч в потёмках.

According to Nemirovich, Chekhov laughed seldom, but when he laughed, everybody was merry, like a ray in the dark. In his Foreword to Humbert Humbert’s manuscript John Ray, Jr., says that the caretakers of the various cemeteries involved report that no ghosts walk. In a letter of November 25, 1892, to Suvorin Chekhov mentions the ghost of Hamlet’s father, who did not come and disturb the imagination for nothing. In his famous monologue in Shakespeare’s play Hamlet mentions “a bare bodkin.”

Alexey Sklyarenko