Штудии #1
Дата публикации:   27 Ноября 2001

  получить по E-mail
 версия для печати

• 
  
• Брайан Бойд. Владимир Набоков: русские годы: Биография/ Пер. с англ. - М.: Издательство Независимая Газета; СПб.: "Симпозиум", 2001
• 
  

Дмитрий Зуев

Брайан Бойд. Владимир Набоков: русские годы: Биография/ Пер. с англ. - М.: Издательство Независимая Газета; СПб.: "Симпозиум", 2001. - 695 с., ил. - (Серия "Биографии")

Биограф Набокова обречен на столкновение с многочисленными серьезными проблемами. Прежде всего, это особенности художественного мышления писателя, который отдает своим героям все самое дорогое - чувства, мысли, ситуации, некогда пережитые им самим. Во многих героях Набокова можно усмотреть черты самого автора, - но, как только читатель готов по знакомым приметам составить целостный портрет писателя, все неожиданно распадается, оказавшись лишь творческой игрой. Ни в одной книге Набокова нет его "доподлинного" портрета. Даже три автобиографии - русскую, "Другие берега", и две английских, "Speak Memory" и "Conclusive evidence", - нельзя воспринимать как откровенные свидетельства о прошлом автора. Даже их Набоков конструирует, используя приемы, характерные для романов или рассказов, оставляя абсолютную истинность и достоверность за пределами возможности познания. Вопрос о том, возможно ли создать исчерпывающую картину чьей-либо жизни, решался им всегда одинаково. Для Набокова это возможно только в "романизованной биографии", где автору приписываются поступки его героев. В действительности же все это - лишь выдумка. Эту тему Набоков развивает и в художественных произведениях ("Подлинная жизнь Себастьяна Найта"), и в статьях, например, в "Пушкин, или Правда и правдоподобие". "Разве можно совершенно реально представить себе жизнь другого, воскресить ее в своем воображении в неприкосновенном виде, безупречно отразить на бумаге? Сомневаюсь в этом; думается, уже сама мысль, направляя свой луч на историю жизни человека, ее неизбежно искажает. Все это будет правдоподобие, а не правда, которую мы чувствуем". ¹

Но в игре с собственной биографией Набоков не ограничивается только сферой литературы. Он продолжает эту игру и в самой жизни, что удается ему менее удачно. Достаточно вспомнить только бесконечные разговоры о влиянии на него других авторов, каковое писатель чаще всего безоговорочно отвергал, или набоковские утверждения о том, что он всегда был в стороне от каких бы то ни было литературных организаций, и т.д. Особенно это стремление "организовать биографию" стало проявляться в поздние годы, в Америке, а потом - в Швейцарии. Отчасти эта тенденция послужила причиной разрыва отношений с его первым биографом Эндрю Филдом, которому Набоков предъявил совершенно драконовские условия, вплоть до того, что Филд не должен был печатать того, что сам Набоков не счел бы нужным публиковать. (Впрочем, в какой-то мере тому виной и сам Филд, предлагавший умопомрачительные трактовки некоторых событий и беллетризировавший свой текст, чего Набоков вытерпеть никак не мог.)

Все эти проблемы стояли перед Брайаном Бойдом, автором всемирно признанной биографии Набокова, первый том которой наконец-то появился по-русски (весь труд- два тома и почти полторы тысячи страниц, второй том называется "Американские годы"). Эта книга, уже признанная классикой науки, - плод кропотливой работы со многими архивными материалами, включая личный архив Набокова, куда простому смертному доступ закрыт еще как минимум лет на двадцать пять. Точная бойдовская фактография - это незаменимая основа для любого, кто серьезно занимается Набоковым. В русское издание Бойдом включены некоторые поправки, необходимость которых стала очевидной уже после выхода в свет англоязычного издания. Кроме того, книга снабжена алфавитным указателем и подробными примечаниями.

Основываясь на фактографической точности, Бойд успешно расставляет по местам реальные события жизни и их литературные отражения, восстанавливает скрепляющие их связи, иногда не вполне очевидные. Заслуживают доверия, пожалуй, даже такие рискованные высказывания исследователя, как, к примеру: "Если бы Набоков был холост, он не смог бы написать ни "Машеньку, ни "Возвращение Чорба": ему понадобилось ощутить надежность своей любви к Вере, чтобы расстаться с Люсей Шульгиной в "Машеньке", испытать страх за Веру, чтобы зарядить "Возвращение Чорба" острым чувством беспомощности перед временем и теми потерями, которые оно может принести". ² Сентенция, на первый взгляд слишком навязчиво связывающая факты жизни и литературы, быстро теряет этот оттенок, именно благодаря фактическим материалам, которые и позволяют Бойду заглядывать довольно глубоко в сферу личных переживаний Набокова, что сам писатель всегда считал неприемлемым. Но Набокову нечего волноваться - ничего хоть мало-мальски его компрометирующего у Бойда нет. Даже история любви Набокова и Ирины Гуаданини (просто клад для любителя сенсаций), которую предал огласке именно Бойд, выдержана в строгих, корректных тонах.

Но приверженец фактов, Бойд тоже делает промашки. Вот забавный пример: автор описывает пребывание маленького Владимира с родителями в Ницце в 1903 году. Мальчик однажды утром плавит сургуч, наслаждаясь переливами цвета и дивным запахом; капля падает ему на руку, принося нестерпимую боль. На крики прибегают мать и гувернантка. Вслед за Набоковым, который и описывает все это в подробностях в "Других берегах", Бойд говорит, что этот эксперимент был вызван уже тогда начавшим развиваться у будущего писателя желанием творческого преображения мира. ³ Здесь Бойд впускает в свой мир точных и выверенных фактов образчик другой реальности. В "Других берегах" развитие творческого дара у автора - одна из сквозных тем, но в строгой реальности книги Бойда все это выглядит чужеродным.

Но если это можно счесть случайным промахом автора, то его трактовка весьма многих событий производит совершенно иное впечатление. Несмотря на то, что биография Бойда не является ни официальной, ни авторизованной, о чем автор пишет в конце книги ⁴ , тот Набоков, каким он сам пытался себя представить, явственно проступает за многими выводами Бойда. Он создает Набокову почти зеркально чистую биографию, старательно - правда, не всегда умело - обходя многие спорные моменты.

Во введении автор определяет задачу своего исследования, указывает на ракурс, в котором он считает нужным рассматривать фигуру Набокова: "Однако Набоков всегда был одиночкой, и любой рассказ о его жизни должен сосредоточиться на загадке его личности и на том, как она проявляется в искусстве." ⁵ В результате в книге Бойда все внимание сосредоточенно на Набокове, вокруг которого кружатся все его современники, раз уж судьба уготовала им родиться в одну с ними эпоху. Такие имена, как Джойс, Пруст или Кафка, влияние которых на Набокова многажды рассмотрено исследователями, упомянуты в этой книге скорее как факты личной биографии Набокова, нежели как факты его творческого развития: Пруста и Джойса Набоков читал и считал их великими художниками, Кафку он читал уже гораздо позднее, после того, как написал "Приглашение на казнь", в котором отмечено влияние этого писателя, да и то - пользуясь двойным текстом, потому что едва ли мог продраться сквозь подлинник, немецкого языка он ведь никогда и не знал достаточно хорошо (факт довольно сомнительный и восходящий исключительно к самому Набокову). Также не затронутыми остаются переклички Набокова и Достоевского , которые заметны в том же "Приглашении на казнь". Бойд фактически следует здесь за Набоковым, отвергавшим возможное влияние на свое творчество этого, по его словам, автора пошлых сентиментальных романов. Таким образом, в контексте набоковского творчества Достоевскому так и не удается изжить этой роли. Все это значительно упрощает и делает менее интересной трактовку "Приглашения на казнь" да и некоторых иных творений Набокова. Кроме Пушкина и Гоголя (родство с которыми писатель всегда охотно признавал) только, пожалуй, Белый получил от Бойда заслуженное. О его влиянии на свои ранние поэтические опыты Набоков неоднократно упоминал.

В этом отношении интересна еще одна набоковская биография, вышедшая в свет почти одновременно с Бойдом (М., "Молодая гвардия"; серия "Жизнь замечательных людей"). Ее автор, Алексей Зверев, рассматривает своего героя на фоне мировой литературы ХХ века (не забывая, естественно, и об исключительности Набокова). Характерны первые строки этой книги, где вместе с рождение Набокова описано рождением двух других значительных фигур русской литературы ХХ в., Олеши и Платонова, появившихся на свет в том же 1899 году. В этой книге безупречная бойдовская фигура Набокова приближена ко всем треволнениям повседневной жизни литературы ХХ столетия.

Картина жизни русской эмиграции в Европе в 20-40-х гг., представленная в книге Бойда, тоже в значительной степени ориентирована на самого Набокова; здесь представлено все, что в той или иной степени соприкасалось с судьбой этого писателя. И тут мы видим (факт есть факт), что Набоков не всегда был таким уж одиночкой, а принимал активное участие в культурной жизни русской диаспоры. Одним из самых заметных явлений эмигрантской жизни Набокова в Европе является полемика с Георгием Адамовичем, к тому времени ведущим критиком, о творчестве вообще и о творчестве Набокова-Сирина в частности. Спор этот был долгим. Адамович, приверженец в литературе того, что принято называть "человеческим документом", выступал за чистоту и непосредственность выражения чувства и против сделанности, отточенности и выверенности художественного произведения, которые отстаивали Владислав Ходасевич и его младший союзник Набоков. Вряд ли можно согласиться с бойдовской характеристикой этого конфликта. "Набокову многое не нравилось в Адамовиче и в его взглядах: попытка декретировать правильную реакцию на "нашу эпоху", отрицание формального мастерства, обязательный пессимизм, групповой дух. Ему претили нездоровая атмосфера Монпарнаса, наркотики, гомосексуализм и прежде всего крайне пристрастное, льстивое отношение к "своим", которое исключало объективность литературных оценок". ⁶ Бойд здесь очень резко накладывает тени, разделяя Набокова, неизменно сдержанного, виртуозно отыгрывающегося в своих художественных произведениях (Христофор Мортус в "Даре", мистификация, связанная с поэтом Василием Шишковым), и Адамовича, крайне пристрастного и недалекого критика. Вряд ли в отношении к Набокову Адамовичем двигала просто личная неприязнь или зависть. Он и позднее признавал Набокова большим художником, правда, Набоков не попадал в орбиту литературных пристрастий критика. Здесь Бойд, кажется, не очень удачно, расставляет акценты, излишне демонизируя Адамовича и превознося Набокова, чье поведение в этом споре тоже не всегда было корректным. Вот лишь некоторые фрагменты общего полотна, где довольно много контрастных цветов. То же самое можно сказать и о личных качествах Набокова, не всегда столь однозначных, какими они предстают в описании Бойда.

Творчество Набокова европейского периода в трактовке Бойда можно представить в виде движения от подножия горы к ее вершине, пути сложного, со многими неизбежными остановками и даже спусками вниз, но в конечном итоге неуклонно стремящегося к цели. Этой целью в рамках русского периода является "Дар" (ограничимся романами), вершина всего русскоязычного, а может, и вообще всего творчества Набокова, у подножья же - роман "Машенька", в котором Набоков, по словам Бойда, неосознанно следовал литературным штампам, которому писатель предал слишком упорядоченную и явную структуру, легко саму себя обнажающую.

В этом, как и во многих других построениях Бойда, видится некоторая искусственность. Создается впечатление, что исследователь кое-где даже невольно затуманивает ясность приводимых им фактов. Что уж говорить о некоторых выводах, зыбких на их фоне. Что ж, факт есть факт - будем довольствоваться фактами!

Примечания: