В послевоенные годы для Литвы Владимир Набоков официально не существовал. Творчество его здесь (и во всем СССР) оценивалось как «модернистское», что уже было обвинительным и не позволяющим рассчитывать на переводы и издания приговором. К тому же оно отличалось, по мнению «Литовской советской энциклопедии», «эротическими психологическими мотивами, вниманием к патологическим явлениям» [1]. Эмигрировавший в 1977 г. поэт и литературовед Томас Венцлова в статье о переводах мировой литературы в советской Литве, напечатанной в недельном культурном приложении к литовской чикагской газете “Draugas” в марте 1978 г., назвал Набокова, наряду с Владиславом Ходасевичем, Вячеславом Ивановым, Николаем Гумилевым, Евгением Замятиным, среди тех писателей «диссидентов, оппозиционеров и эмигрантов», чьи произведения шансов быть изданными не имеют [2] статье «Игра с цензором» (1983) Т. Венцлова поставил Набокова в другой ряд – ряд табу советской системы (колониальные полипы, гомосексуализм, евреи, диссиденты и эмигранты, землетрясения, эпидемии и т. п.): раздражают и, следовательно, не существуют Солженицын, Бродский и Набоков, никогда не существовал Троцкий, а Сталин «существовал, но не очень» [3]. Свидетельства Венцловы сами по себе служат примером тому, как литовская печать «тамиздата», при коммунизме доступная в Литве в той же степени, что и тексты самого писателя, поддерживала известность Набокова по обе стороны Атлантического океана. Во всяком случае профессор Йельского университета не упускал случая процитировать Набокова («Дар» - по изданию “Ann Arbor” 1975 г.) в статье о Юргисе Балтрушайтисе (1975) или в рецензии на посмертный сборник поэзии Генрихаса Радаускаса (1981), к учителям которого Венцлова причислял и Набокова.
  Единственная, по всей видимости, в литовской зарубежной печати публикация о Набокове уже самим заглавием характеризует его как «свидетеля и судью эмиграции». Статью, посвященную главным образом ранней прозе Набокова, опубликовал в той же газете “Draugas” в феврале 1971 г. прозаик и автор статей по истории философии, искусству, литературе Пятрас Мельникас. Для литовской эмиграции естественна продиктованная собственной ситуацией попытка «вернуть, вставить, вдавить Набокова в эмигрантскую судьбу», против чего предостерегал Александр Пятигорский спустя год после смерти писателя [4]. Короткая, но достаточно бурная история литовской рецепции автора «Лолиты» подтвердила эти прогнозы: на первых порах Набоков включался в поток «возвращенной» литературы русского и литовского зарубежья (и внутренней эмиграции), что располагало к превратным представлениям о сути его творчества.
  Сама возможность литовских переводов Набокова появилась с изменениями политического режима в 1988 г. Параллельно наследие писателя осваивалось преформирующими его восприятие аннотациями при публикациях в периодике, статьями и рецензиями. Картина восприятия Набокова в Литве значительно исказится, если не учитывать широкого распространения русского языка и доступности для читающей публики текстов писателя и разнородных материалов о нем, публикуемых в бывшем СССР. Так, Рита Цибульскайте в заметке к первому набоковскому рассказу на литовском языке («Круг») указывала, что советские читатели получили возможность познакомиться по публикациям в периодике с романами «Дар», «Машенька», «Защита Лужина», рассказом «Хват», с предисловием к «Герою нашего времени» и другими произведениями, а источником перевода в каунасской газете [5] послужила публикация в журнале «Огонек» (1987, № 28, 11-18 июля).
   Та же переводчица в заметке к рассказу «Звонок» [6] приводит сопоставление автора с героем романа «Подвиг» в предисловии Андреея Битова «Ясность бессмертия (Воспоминания непредставленного)» к сборнику стихов и прозы Набокова «Круг» (Ленинград, 1990). Лаймантас Йонушис в рецензии на перевод «Лолиты» цитирует статью Льва Аннинского «Возвращение к Набокову» из «Московских новостей» (1988, № 18, 1 мая): «Набоков – такое же дитя катастрофы, как Достоевский, только в отличие от Достоевского он не смотрит в бездну, а, отведя глаза, строит “над бездной”, и оттого выстраиваемая им жизнь так блестяще стилизована и так оптически непреложна» [7]. В отклике на сборник рассказов Набокова в литовском переводе приводится формула о «безукоризненном чувстве слова» из рецензии Виктора Ерофеева на книгу Брайана Бойда “Vladimir Nabokov. The Russian years” («Московские новости», 1992, № 12, 22 марта). Попутно отмечено, что произведения писателя на русском языке в последние годы хлынули, как из рога изобилия, а рецензируемый сборник по своей компактности и краткости включенных в него произведений удобен для первого знакомства с творчеством Набокова тех, кто этого еще не сделал по нехватке времени [8]. Из обширной русской набоковианы в переводе на литовский появились лишь статья Михаила Геллера «Набоков и политика» из «Русской мысли» [9] и очерк о воспитании писателя из журнала «Домовой» [10], что отнюдь не означает неизвестности других материалов.
  Подобно «возвращению» Набокова в СССР, где оно началось с появления в 1986 г. подборок стихов в журналах («Дружба народов», № 6; «Октябрь», № 11), продолжилось «Защитой Лужина» («Москва», 1986, № 12), «Кругом» («Огонёк», 1987, № 28), «Приглашением на казнь» («Родник», 1987, № 8-12, 1988, № 1-2), «Хватом» («Даугава», 1987, № 12) и после выхода в 1989 г. отдельных изданий романов и сборников прозы в известном смысле слова увенчалось массовым тиражированием «Лолиты» и выходом нескольких представительных сборников прозы и поэзии в 1990 г., на литовском языке Набоков явился сначала в периодике стихами (1988), далее рассказом (1989; тогда же на сцене Русского драматического театра Литвы шел спектакль по «Приглашению на казнь», автор инсценизации и режиссер Григорий Гладий), затем отдельно изданной «Лолитой» (1990).
  Режиссерский дебют украинского киноактера не прошел незамеченным [11]: вильнюсская городская газета на русском и литовском языках опубликовала негодующее письмо недалекого читателя, обвинившего спектакль в извращении идеи романа, оценившего его как «сценическое бескультурье и хамство» и особенно возмущавшемуся «абсурдной эротикой» и обнаженными грудями Марфиньки, Эммочки, Цецилии: «С каких пор так обращаются со святыми вещами?» [12]. Известному кино- и театральному критику Саулюсу Мацайтису пришлось (под двусмысленным заглавием «Осторожно: провокация») растолковывать смысл рискованных сцен: Цинциннат противопоставлен палачам, провокаторам и их молчаливым сообщникам – толпе, и неважно, по словам критика, раздевают его на сцене или одевают, важен тот моральный стержень, который не позволяет его сломить. Оружие палачей – жестокость, слащавость и спекуляция соблазнами свободы, в том числе и наготы. В спектакля она куда как далека от эротики и чувственной трактовки мира, так как «и женские груди, и имитация полового акта на сцене поданы так, что остаются лишь компонентом всеобщего бреда, мрачного гротеска» [13]. Постановка обсуждалась также и за пределами Литвы [14].
   Самое потрясающее в литовской рецепции творчества В. Набокова – это, конечно, издание романа «Лолита» в литовском переводе также азбукой Брайля (1991). В особенно урожайные переводами 1991-1992 гг. вышли отдельными изданиями романы «Король, дама, валет», «Отчаяние», сборник рассказов. Ныне издано четыре романа писателя, а также фрагменты «Других берегов» в переводе поэта Вайдотаса Дауниса, «Истинной жизни Себастьяна Найта» и "Ады" в переводе Лаймантаса Йонушиса, два десятка рассказов, около восьмидесяти стихотворений, фрагменты лекций о зарубежной литературе и отрывок о пошлости из эссе о Гоголе. Не считая трех стихотворений («К свободе», «Мать», «Пасха»), переведенных Р. В. Цибульскайте, поэзия Набокова представлена исключительно переводами Витаутаса Рудокаса. Опытный (дебютная книга собственных стихов вышла в 1955 г.), но далеко не безукоризненный переводчик (Расула Гамзатова, Евгения Евтушенко, Кайсына Кулиева, Леонида Мартынова, Владимира Маяковского, Бориса Пастернака, Тициана Табидзе, Александра Твардовского) взялся за поэзию Набокова в конце 80-х гг. и перевел, по его словам, самые близкие его сердцу стихотворения [15].
   Ставшая к концу 80-х гг. широко доступной (и более авторитетная, чем цитировавшаяся «Литовская советская энциклопедия») бостонская «Литовская энциклопедия» русские романы писателя оценивает как «крупный и оригинальный вклад в русскую литературу», отмечает деятельность Набокова-литературоведа и преподавателя, в Пнине усматривает его собственный портрет – «трагикомического русского профессора в провинциальном колледже США». Тема соприкосновения европейского интеллектуала с американской молодежью и технократией развернута в «Лолите». Здесь «стилистическая изобретательность, словесные ассоциации, воссоздание атмосферы, сочетание юмора, пафоса и гротеска достигают своей вершины». Вопреки утверждениям автора, его роман, помимо прочего, - «моральная критика Америки и вообще современной цивилизации»[16].
   Подписанная инициалами A. L. статья в американской энциклопедии принадлежит Альгирдасу Ландсбергису, специалисту по англосаксонской литературе. Первый развернутый очерк творчества Набокова на литовском языке в популярном молодежном журнале “Jaunimo gretos” («Ряды молодежи») написан переводчиком американской литературы Лаймантасом Йонушисом [17]. Обстоятельнее представлен писатель в послесловии к переводу «Лолиты» Галиной Баужите-Чяпинскене, исследователем французской, английской, американской литератур. В единственной специальной работе по Набокову англистка Изольда Генюшене анализирует гротеск в «Приглашении на казнь» [18]. Таким образом, ситуация с Набоковым подтверждает наблюдение американского слависта литовского происхождения Римвидаса Шилбайориса о том, что «англисты украли у славистов русскую литературу» [19]. В цитируемом интервью Шилбайорис отметил академическую компетентность Набокова, не бывшего ни славистом, ни англистом, в комментариях к совершенно не читабельному, но абсолютно точному переводу «Евгения Онегина» продемонстрировавшему глубокие научные познания, но еще больше - веселой пародии.
  «Кража» Набокова объяснима тем, что освобождение от пресса идеологизма, радикальное изменение русского литературного процесса, массовое «возвращение» «задержанной» литературы и литературы русского зарубежья застигли литовскую славистику врасплох и она оказалась попросту неготовой к приходу писателя. К такому писателю была, по всей видимости, не готова и массовая аудитория, воспитанная на эпигонском «реалистическом» письме: перевод «Круга» печатала ежедневная газета тиражом 113 тысяч экземпляров, «Обиды» - еженедельник Союза писателей в 20 тысяч экземпляров, «Случай из жизни» вышел в популярном журнале “Švyturys” («Маяк») с тиражом в 110 тысяч экземпляров, «Пассажир» и «Ужас» - в молодежном журнале “Nemunas” («Нямунас») с объявленным тиражом 30 100 экземпляров, в 1992 г. изданы сборник прозы, романы «Отчаяние» и «Король, дама, валет» тиражами соответственно в 25, 20 и 15 тысяч экземпляров. Тираж «Лолиты» в переводе Сигиты Папячкене (стихотворные тексты перевел Виргиниюс Гасилюнас) для страны в три миллиона жителей тоже достаточно большой - 50 000.
  Расслоение читательской аудитории сделало не только немыслимыми сегодня такие тиражи литовского Набокова. Оно ставит под сомнение саму вероятность дальнейших переводов писателя: для читателя массового он не представляется привлекательным, а подлинный его читатель, несомненно, не испытывает сложностей с тем, чтобы читать его по-русски и по-английски.
  А девять лет тому назад скандальная известность романа, опережающая знакомство с текстом, побудила Г. Баужите-Чяпинскене в послесловии «Магия действительности и воображения» к литовской «Лолите», во избежание плоского восприятия, подчеркивать сложность набоковской прозы и неоднозначность отношений действительности и творчества. По ее словам, сплав разнородных культурных, этнических, лингвистических и литературных традиций делает творчество Набокова головоломкой для литературной критики, и оценить его должным образом позволит лишь отказ от взгляда на его романы как на «зеркало жизни», прямо отражающее действительность и мнения автора. Набоков ставится в ряд металитературных писателей (Хорхе Луис Борхес, Джон Симмонс Барт, Сэмюэл Беккет), а краткие характеристики набоковских романов обращают внимание на их двупланность. «Машенька» представляет собой, с одной стороны, реалистическую картину жизни русской эмиграции в Берлине, с другой, - сознающее себя литературное произведение. «Король, дама, валет» убеждает в том, что для автора литература - условное искусство, а характерами можно играть как в карты. Сюжет романа внешне повторяет ситуацию «вечного треугольника», реализованную, в частности, в романе Эмиля Золя «Тереза Ракен», во Франце видится своего рода пародия на бальзаковского Растиньяка или Жюльена Сореля («Красное и черное» Стендаля), в Марте - вульгаризированная флоберовская Эмма Бовари. В аннотации перевода романа Рената Балтрушайтите повторила такую интерпретацию «немножко Эммы Бовари» Марты и «немножко Жюльена Сореля» Франца [20].
   На понимании жизни и искусства как игры зиждется, по мнению Г. Баужите-Чяпинскене, и третий роман Набокова, искавшего, возможно, в художественном творчестве того же, что и Лужин, самый, пожалуй, близкий ему персонаж, - в шахматной игре. Ностальгия в «Подвиге» не объяснима обстоятельствами и скорее является иррациональным невротическим состоянием человека, не находящего себе места в мире. Близко к нему экзистенциальное беспокойство - основной мотив «Отчаяния». Неожиданная развязка одного из самых сложных романов Набокова обнажает фиктивность сюрреалистического мира «Приглашения наказнь». «Дар» литовская исследовательница характеризует как своеобразный комментарий русской литературной критики и в то же время как ключ к творчеству Набокова, его видению действительности, места и миссии человека.
  Первый англоязычный роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта» с последним русским романом объединяет проблема художественного изображения личности и ее биографии. То и дело исчезающая грань, отделяющая повествователя от объекта его расследования, заставляет воспринимать повествование едва ли не автобиографией Себастьяна, а роман - творческим претворением биографии Набокова, тем более, что сюжеты и темы романов Найта вызывают ассоциации с его произведениями. Краткий обзор романного творчества писателя до «Лолиты» убеждает, что писатель никогда не создавал произведений, непосредственно отражающих жизненные реалии. Понимание этого необходимо для того, чтобы не счесть роман порнографическим, а секс - его основным объектом.
  Отметив попытку французского критика Дени де Ружмона выявить в романе схему Тристана и Изольды, рассеянные в «Лолите» сопоставления с Данте и Беатриче, с сюжетом биографии Эдгара Аллана По, с фрейдистским мифом, Баужите-Чяпинскене вводит роман в общий контекст литературы ХХ в. Набоков использовал хорошо знакомые ему традиции западного романа; естественно напрашиваются параллели (отчасти подсказанные самим писателем) с творчеством Джеймса Джойса, Франца Кафки, Андрея Белого, Марселя Пруста. Ближайший аналог формы записок персонажа, характерной и для классической, и для современной литературы, исследовательница видит в «Черном принце» Айрис Мердок. В жанровом отношении «Лолита» возводится к роману странствования или плутовскому роману: Гумберт - человек “без корней”, европеец, заброшенный обстоятельствами в мир непривычной культуры, а большую часть романа составляют скитания Гумберта и Лолиты по штатам. Странствия обнаруживают несоответствие человека и окружающей его механической вещной среды, вызывающее экзистенциальное беспокойство и чувство отчуждения.
  Последующие англоязычные романы Набокова литовская исследовательница так или иначе соотносит с «Лолитой», что естественно для послесловия именно к этому роману. Главный герой романа «Пнин» оценивается как один из интереснейших, наряду с Гумбертом, эксцентриков Набокова. Из последних романов к «Лолите» ближе всего «Ада», в котором особенно ярко выражена сопоставление и противопоставление действительности и художественного вымысла и металитературная природа изучающей себя и себя создающей повествовательной техники. Наслаждение от самого создания разных структур присуще всем последним произведениям Набокова («Бледный огонь», «Прозрачные вещи», «Посмотри на арлекинов!»). Это позволяет причислять писателя к «фабуляторам» [21].
  Таким образом, помимо естественного для первого знакомства внимания к сюжетике и характерологии, в обсуждении наследия писателя на передний план выходила проблематика соотношения жизни и литературы, «действительности и воображения». Необычный для массового читателя подход писателя к Wahrheit und Dichtung как бы оправдывался парадоксальностью фигуры «русско-американского писателя» (Л. Йонушис; то же определение в заметке переводчицы [22]), «американского писателя русского происхождения», по определению издательской аннотации к «Лолите», характеризуемой как «лирико-психологический рассказ о безумной страсти мужчины к юной девочке, переросшей в подлинную любовь, но закончившейся трагедией». В краткой заметке Юрия Григорьева, предваряющей публикацию «Лолиты» в русской версии журнала «Ряды молодежи», Набоков назван «русско-американским писателем», а его роман – «книгой о душе, которая по неведению попала в когти дьявола» (1989, № 3, март, с. 32). Напротив, аннотация к сборнику 12 рассказов Набокова называет его одним из крупнейших русских писателей, который заново обрел себя в Америке в творчестве на английском языке. Более того, в мировой литературе «Набоков был словно последним дуновением русского серебряного века» [23], в газетном анонсе издания он назван одним из самых выдающихся русских писателей ХХ века [24]. Тем не менее в библиотеке им. Адама Мицкевича, одной из крупнейших вильнюсских библиотек, книги Набокова до сих пор стоят на полке американской литературы.
   Каким же предстал писатель в своем литовском обличье? Похож ли Vladimiras Nabokovas на самого себя? Близость литовского языка, в частности, по синтаксису и словообразовательным моделям русскому должна бы обеспечивать некоторое сходство. В «Лолите» вывеска «Автора убили» («Автомобили») удачно передана “Autorių myli” («Любят автора», ср. automobiliai), рекламный каламбур Тристан и три женских стана в кино - Tristanas ir trys Anos kine («Тристан и три Анны в кино»). Не обошлось и без неизбежных утрат. Скажем, обыгрывание Гумбертом имени Ваткинс, а автором - сюжетной линии в едином лейтмотивном кроватки - Кроваткинс - койки - Койкинс - покойница - покойку С. Папячкене передала двумя сериями Vatkinsai – lovutės - Lovatkinsas - lovutės - Lovatkinsas и velionė - lovelionę (velionė«покойница», lovutė«кроватка»). Литовское keturiolika metų, languotas sijonėlis ir - dėl ritmo - beretė, kreiptis į šerifą Fišerį, Fišerifą, Fišeritmą достаточно точно воспроизводит четырнадцать лет, юбка в клетку и, в рифму, берет, обращаться к шерифу Фишеру, Фишерифу, Фишерифму, но, вопреки смыслу слов, не содержит ни ритма, ни рифмы. Внутренняя рифма и метр трехстишия Я не люблю вас, доктор Блю, а почему вас не люблю, я сам не знаю, доктор Блю в переводе утрачены: Aš nemyliu jūsų, daktare Bliu, o kodėl nemyliu, pats nesuprantu, daktare Bliu.
  Перестановкой глухой и звонкой pučinys nebatiko(вместо bučinys nepatiko«поцелуй не понравился») формально соответствует русскому пыл блох, но каламбур не получился. Утеряна каламбурность и в других случаях, ср. жарко - “жаннадарково” и karštai - “žanadarkiškai”. Пришлось снабжать ссылкой на непереводимую игру слов палач - Аппалачских гор - Аппалачие и в Эльфинстоне (не дай Бог никому услышать их стон), распространимой и на Эльфинстон (он у них тонкий, но страшный). Доктор Айвор (Ай-да-вор!) переведен какdaktaras Aivoras (Ai da vor) с пояснением русских слов в примечании. Ни по-литовски, ни по-русски невозможно расшифровать игривую запись Куильти в мотеле Adamas N. Epilinteris, Esnopas, Ilinojus (Адам Н. Епилинтер, Есно, Иллиной).
   Л. Йонушис отметил неточности перевода С. Папячкене, подчеркнув, что совершенного перевода не может быть, и привел примеры удачной передачи «пышного ритма» набоковской прозы. А Виргиниюс Кинчинайтис перевод назвал «мягко говоря, неудачным». Только эта единственная оценка в заключительной фразе обнаруживает рецензию в эссе, блестяще стилизованном под обращения Гумберта к Лолите, самому себе и читателям. Его «вулкан рафинированного солипсизма», эту «симультанно умножающуюся, живую, пестроязычную ткань текстуальностей» немыслимо представить рядовой страстью педофила [25]. Перевод «Лолиты» поэт, прозаик, драматург Маркас Зингерис назвал неудачей не столько переводчика, сколько национальной культуры в целом, не вполне готовой к освоению набоковского творчества, - хотя бы потому, что «литовский салонный язык едва протер глаза в довоенном Каунасе». Неудача ждет «Лолиту» по-литовски уже в первых строках романа, так как в нем писатель играет аллюзиями «Аннабель Ли», между тем достойного перевода стихотворения Эдгара По нет [26].
   Если говорить о частностях подобного рода, то, например, Рита Цибульскайте в переводе рассказа «Облако, озеро, башня» (песенка в переводе Симаса Рачюнаса) Мы слизь. Реченная есть ложь, не мудрствуя лукаво, оставила на русском языке, а о румяном восклицании обратила в «о робком восклицании»[27]. Проще было Дайве Петраускайте, нашедшую для «Обиды» аналогичную литовскую считалку о зайце и охотнике [28]. Переводить Набокова со всей его виртуозной игрой звуков, слов, смыслов, по словам М. Зингериса, невозможно, но необходимо. Но поверхностное знание языка порождает стилистические неточности и прямые ошибки, вроде перевода замóк как зáмок [29]. В разрешении неразрешимой задачи Р. Цибульскайте в сборник двенадцати рассказов Набокова поместила «Звонок» в версии перевода, стилистической шлифовкой отличной от первоначально опубликованного варианта. В ряде случаев перевод удалось усовершенствовать, - например, šnekta точнее, чем kalba, отвечает речи (накрапывала русская речь). И все же смех - с прищуринкой, с прибауткой - это ни «смех, - такой с шельмовским подмигиванием», ни «с подмигиваниями, с хлёсткими / гибкими словами».
   Особую сложность доставляет многозначность и едва ощутимая метафоричность набоковского, - если не вообще русского, - слова, при которых равно неудачны попытки передать бисерный осенний дождь и «бусинный осенний дождь», и «мелкий осенний дождь». Приемлемая адекватность перевода заведомо недостижима в силу разницы натуральных языков и исторически сложившихся языков литературы. В истории языка литовской литераторы нет ничего подобного русскому культурному двуязычию и церковнославянской языковой традиции, вследствие чего в литовском языке отсутствуют имеющиеся в русском стилистические регистры и, соответственно, возможность разнообразных игр с их переключениями. Невозможно передать литературность засим и бранных испытаний в манерной речи Германа («Отчаяние»), - так же, как и просторечность евойных. Этому удобному слову рассказчик определяет место в калашном ряду; в переводе отблеск смысла усеченной пословицы совершенно отсутствует (metas jam į apyvartą«пора ему в оборот»). Стилистически нейтральное valstietis «крестьянин», которому равно по объему понятия и эмоциональной окраске žemdirbys«земледелец», отсутствием экспрессивного, стилевого и идеологического оттенков не соответствует слову мужик в штампах Лиды (настоящий русский мужик). Их соотнесенность с мнением Германа о немецком мужике (немецкий мужик старомоден и стыдлив) по меньшей мере ослаблена тем, что в переводе использовано другое слово – «селянин», «житель деревни» (kaimietis), что, в свою очередь, сказывается на совокупности текстовых реляций Лида – Герман.
  Различия языков связаны с отличиями культур и лежащих в их основе религиозных традиций. Примером служит «Возвращение Чорба»: нейтральное «испытание» (išmėginimas) не создает подтекстовых ассоциаций мучительного и сладкого искуса героя с иноческим служением; paveikslas – «картина, (литературный) образ, вид (моря, например)» и не столь многозначно, как русское образ, в частности, из-за несходства понимания сути иконы православием и доминирующим в Литве католичеством
  Примечательны три литовских эквивалента образу в словах госпожи Отт (не знаю, чем именно этот образ заслужил такой длительный успех) в «Сказке»: в одном и том же 1992 г. рассказ опубликован трижды в трех различных переводах (печать 1991 г. сообщала также о планах экранизации «Сказки» Литовской киностудией). У Арвидаса Валиониса здесь стоит pavidalas («вид, форма»), у Диты Григоните tiražas («тираж»), у Р. В. Цибульскайте portretas («портрет»). Вероятно, к рассказу привлекают несложный сюжет, мнимая дидактичность, обыгрывание элементов романтической фантастики и обманчиво знакомый фольклорный мотив договора и его нарушения. Три перевода образуют благодарный фон, на котором отчетливее видны и набоковское мастерство, и диапазон ресурсов литовского языка.
  Эрвин у Валиониса восторг фантазии «не раз испытал» и тротуар «исследовал», у Григоните - восторг «был привычен» и «изучал», у Цибульскайте – «хорошо знал» (как у Набокова - хорошо это знал) и «обрабатывал» (разрабатывал). Небо сплошь розоватое в одном переводе – «светло-розовое» (А. Валионис), в другом – «почти светло-красное» (Д. Григоните), в третьем – «светло-красное, красноватое» (Р. Цибульскайте). Признание госпожи Отт, принятое было за иносказание, воспринимается Эрвином в переводах как «предсказание» («это было похоже на предсказание», А. Валионис), как «только так себе, игра» (Д. Григоните) или «аллегория» (Р. Цибульскайте). Набоковское медовым тенором заливался соседский граммофон также дает три варианта: «заливался ласковый тенор граммофона соседа» (А. Валионис), «сладким тенором играл граммофон соседей» (Д. Григоните), «сладким тенором тянул мелодию граммофон соседей» (Р. Цибульскайте).
  Сопоставление переводов друг с другом и с исходным текстом заставляют видеть в самых добросовестных переводах Набокова не конгениальные оригиналу иноязыковые его воплощения, но очень точные сюжетные пересказы. Приведенные замечания М. Зингериса указывают на выявленную попытками перевести Набокова разницу между литовским литературным языком и русским, - «основную разницу в историческом плане», подобную той, которую сам писатель находил, в связи с собственным опытом русской «Лолиты», «между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще не достаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа» («Постскриптум к русскому изданию»).

1. Lietuviškoji tarybinė enciklopedija. T. 8. Vilnius, 1981. P. 57 [вернуться]

2. См: T. Venclova. Tekstai apie tekstus. Chicago, 1985. P. 115. Статья на английском языке вышла в журнале “Lituanus” (Чикаго; 1979, Nr. 2), переиздана в сборнике: T. Venclova. Vilties formos: Eseistika ir publicistika. Vilnius, 1992. P. 366-381. [вернуться]

3. T. Venclova. Tekstai apie tekstus. Chicago, 1985. P. 121-122. Имеются английский, польский, португальский переводы статьи; переиздана в сборнике: T. Venclova. Vilties formos. P. 366-381. [вернуться]

4. А. Пятигорский. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // Континент. 1978. № 15. С. 313. [вернуться]

5. V. Nabokovas. Ratas / Iš rusų kalbos vertė Rita Cibulskaitė // Kauno tiesa. 1989. Nr. 101 (12885), balandžio 30. P. 4-5. [вернуться]

6. V. Nabokovas. Skambutis / Vertė R. V. Cibulskaitė // Kauno laikas. Nr. 147 (182), rugpjūčio 1. P. 5. [вернуться]

7. L. Jonušys. Dvasinis skaidris komercijos fone // Šiaurės Atėnai. 1990. Nr. 47, gruodžio 26. P. 16. [вернуться]

8. [V. Šatkuvienė?] Laiškas Rusijon [rec. ad op.: V. Nabokovas. Laiškas Rusijon. Vilnius, 1992] // Amžius. 1993. Nr. 21 (104), gegužės 22-28. P. 10. [вернуться]

9. M. Geller. Nabokovas ir politika / Vertė S. D. [Solveiga Daugirdaitė?] // Šiaurės Atėnai. 1993. Nr. 38 (183), spalio 10. P. 6. [вернуться]

10. Nabokovo auklėjimas // Respublika 1995. Nr. 242 (1652), spalio 14 (Julius). P. 4. [вернуться]

11. Ср.: Т. Балтушникене. В двух шагах от плахи // Советская Литва. 1989. № 104 (13917), 4 мая. [вернуться]

12. Z. Vičys. Apsinuogino // Vakarinės naujienos. 1990. Nr. 15 (9725), sausio 18 d. [вернуться]

13. S. Macaitis. Atsargiai: provokacija: Kritiko atsakymai į vakar išspausdintą Z. Vičio laišką “Apsinuogino” // Vakarinės naujienos. 1990. Nr. 16-17 (9726-9727), sausio 19 d. P. 6.[вернуться]

14. См. анализ спектакля и оценку как одной из лучших постановок Набокова: И. Багратиони-Мухранели. По направлению к Набокову // Театр. 1992. № 2. С. 74-75. [вернуться]

15. Tebunie kaip paskutinė išpažintis. Poetą ir vertėją Vytautą Rudoką kalbina Vladas Šimkus // Metai. 1998. Nr. 2, vasaris. P. 112. [вернуться]

16. Lietuvių enciklopedija. T. XIX: Mintis - Naronowicz. Boston, 1959. P. 459-460. [вернуться]

17. L. Jonušys. Tobulas žodžių pasaulis (Apie rašytoją V. Nabokovą) // Jaunimo gretos. 1989. Nr. 8. P. 12-13. [вернуться]

18. I. G. Geniušienė. The role of the grotesque in Vl. Nabokov’s novel “Invitation to a Beheading” // Literatūra. 1993. T. 35, sąs. 3. P. 42-46. [вернуться]

19. Tautiškumas iš daugelio elementų. Su Ohajo valstijos universiteto slavistikos profesorium Rimvydu Šilbajoriu kalbasi Sigitas Geda // Šiaurės Atėnai. 1993. Nr. 20 (165), gegužės 21. P. 3. [вернуться]

20. R. Baltrušaitytė. [rec. ad op.:] V. Nabokovas. Karalius, dama, valetas. Vilnius, 1992 // Respublika. 1993. Nr. 78 (956), balandžio 27. P. 14. [вернуться]

21. G. Baužytė-Čepinskienė. Tikrovės ir vaizduotės magija // V. Nabokovas. Lolita. Romanas / Iš rusų kalbos vertė Sigita Papečkienė. Vilnius, 1990. P. 345-355. [вернуться]

22. V. Nabokovas. Gyvenimiškas atsitikimas: Apsakymas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1991. Nr. 9 (1017), gegužė. P. 12. [вернуться]

23. V. Nabokovas. Laiškas Rusijon: Apsakymai / Iš rusų kalbos išvertė Rita V. Cibulskaitė. Vilnius, 1992. [вернуться]

24. См.: Naujasis dienovidis. 1992. Nr. 27-28, liepos 3-17. P. 16. [вернуться]

25. V. Kinčinaitis. Reverence “Lolitai” // Krantai. 1990. Nr. 11-12 (23-24), lapkritis-gruodis. P. 104-105. [вернуться]

26. Zingeris M. Drugelis jūsų kolekcijai // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 10 (2413), kovo 6. P. 5. [вернуться]

27. Nabokovas V. Debesis, ežeras, bokštas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Proskyna. 1992. Nr. 1 (19). P. 61-64.[вернуться]

28. Nabokovas V. Skriauda / Vertė Daiva Petrauskaitė // Literatūra ir menas. 1991. Nr. 10 (2310), kovo 9. P. 4-5. [вернуться]

29. Zingeris M. Drugelis jūsų kolekcijai // Kauno laikas. 1993. Nr. 37 (577), vasario 27. [вернуться]

Pavasaris; Kambarys; Nuotrauka; “Kažkas pernakt sudėt negali bluosto...”; Metinės; Tylus gausmas [: Стихи ] / Vertė V. Rudokas // Pergalė. Nr. 7. P. 96-100.

1989

Ratas [: Apsakymas] / Vertė R. Cibulskaitė // Kauno tiesa. Nr. 101 (12885), balandžio 30. P. 4-5.

1990

Lolita: Romanas / I rusų kalbos vertė S. Papečkienė; [Baig. str. “Tikrovės ir vaizduotės magija”, p. 345-355, G. Baužytės-Čepinskienės]. Vilnius: Vaga. 355 p.

Ištrauka iš romano “Tikrasis Sebastiano Naito gyvenimas” / Iš anglų k. vertė L. Jonušys // Šiaurės Atėnai. Nr. 39, spalio 31. P. 2.

Vladimir Nabokov apie knygą “Lolita”: Baigiamasis žodis pirmajam amerikietiškam leidimui / Iš anglų k. vertė ir komentavo L. Jonušys // Šiaurės Atėnai. Nr. 47, gruodžio 26. P. 7.

1991

Kiti krantai [: Ištraukos iš autobiografinio romano] / Iš rusų k. vertė V. Daunys // Krantai. Nr. 1 (25), sausis. P. 17-21.

Franz Kafka (1882-1942). “Metamorfozės” (1915) / Iš anglų k. vertė M. Žukaitė // Proskyna. Nr. 2 (11). P. 71-81.

Marcel Proust (1871-1922). “Svano pusėje” (1913) / Iš anglų k. vertė M. Žukaitė // Proskyna. Nr. 3 (12). P. 136-148.

Skriauda [: Apsakymas] / Vertė D. Petrauskaitė // Literatūra ir menas. Nr. 10 (2310), kovo 9. P. 4-5.

Gražuolė / Vertė R. V. Cibulskaitė // Dienovidis. Nr. 16 (24), balandžio. 27 - gegužės 4. P. 4.

Gyvenimiškas atsitikimas: Apsakymas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1991. Nr. 9 (1017), gegužė. P. 12-13.

Keleivis; Siaubas [: Du apsakymai] / Iš rusų k. vertė R. V. Cibulskaitė // Nemunas. Nr. 7 (292). P. 45-48.

Sapnai [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Šiaurės Atėnai. Nr. 28 (75), liepos 17. P. 2.

“Nelaisvėj aš, nelaisvėj aš, nelaisvėj...”; “Iš tamsiai melsvo debesies žvelgi tu...”; Traukinys; Namo; Klajūnai; Mirtis; “Menu, kaip atėjai...”; Rusijai [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Metai. Nr. 8. P. 38-42.

Skambutis [: Apsakymas] / Vertė R. V. Cibulskaitė // Kauno laikas. Nr. 147 (182), rugpjūčio 1. P. 5; nr. 149 (184). P. 5.

1992

Debesis, ežeras, bokštas [: Apsakymas] / Iš rusų k. vertė R. V. Cibulskaitė // Proskyna. Nr. 1 (19). P. 61-64.

Pasaka / Vertė A. Valionis // Literatūra ir menas. Nr. 25 (2376), birželio 20. P. 7, 10.

Pasaka [: Apsakymas] / Vertė D. Grigonytė // Švyturys. Nr. 14 (1046), rugpjūtis. P. 22-24.

Lolita: ištraukos su intarpais [: Ištraukos iš romano] / Iš anglų k. vertė ir komentavo L. Jonušys // Žaltvykslė. Nr. 9/10. P. 92-97.

Laisvei; Mano motinai; Velykos [:Стихи] / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. Nr. 16 (1048), spalis. P. 7.

Karalius, dama, valetas: Romanas / Vertė R. V. Cibulskaitė. Vilnius: Alna litera. 192 p.

Laiškas Rusijon: Apsakymai [Pasaka; Apsilankymas muziejuje; Terra incognita; L. I. Šigajevo atminimui; Mitruolis; Čorbo sugrįžimas; Malonė; Skambutis; Bulvinis Elfas; Pilgramas; Ultima Thule; Laiškas Rusijon] / Iš rusų k. išvertė R. V. Cibulskaitė. Vilnius: Taura. 142 p.

Neviltis: Romanas / Iš rusų k. vertė R. V. Cibulskaitė. Vilnius: Lietuvos rašytojų sąjungos leidykla. 112 p.

“Akis užmerkiu...”; “Kaip ta blyški aušra bemat praeina...”; Regėjimas; Baigtis; Sapnas; “Prastai su atmintim...” [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Poezijos pavasaris: Almanachas. Vilnius: Vaga. P. 252-256.

1993

Vaidinimas; Uldaborgas; “Mes tai vadinam mėnuliu...”; Būsimam skaitytojui [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Švyturys. Nr. 2 (1052), vasaris. P. 22.

Audra; Bus šitaip; “Mokytinių apsuptas, per sodą...”: Dostojevskio mirties metinėms; “Mėnesėtą naktį svetainėj dulkėtoj...”; “Kai deimanto laiptais pakilsiu po viskam...”; Vilkiukas [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Nemunas. Nr. 7-8 (316-317), liepa-rugpjūtis. P. 38-39.

Metrai; Auštant; Sušaudymas; Kinematografas; L’inconnue de la Seine; Poetai [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. Nr. 49 (2452), gruodžio 4. P. 6.

1994

“Su tavim taip tikėjom...”; “Pušynų, genio pasiilgęs...”; Viršūnė; “Tas metas nuostabus…”; Pirmoji meilė; Sapnas; Rojuje; Nebaigtas juodraštis; “Keturis dešimtmečius nė ženklo...” [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. Nr. 2. P. 45-48.

Kvietimas bausmei: Alegorinis romanas / Iš rusų k. vertė A. Evertas. Kaunas: Europa. 137 p.

Kalėdos: Apsakymas / Iš rusų k. vertė Z. Skrodytė // Šeima. Nr. 6 (267), birželis. P. 24, 26-27.

1996

Netikėliai ir niekystė [: Esė] / Vertė A. Š. [Alvydas Šlepikas?] // Literatūra ir menas. Nr. 47 (2605), lapkričio 23. P. 13.

“Su manim kalbėki atvirai tu...”; “Yra Kastalijos skersgatvy vietelė...”; Provansas; Motina; Bilietas [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Metai. Nr. 11-12. P. 66-69.

1998

Rusia; V. Š.; Tėvynei; Svetys; “Nakties klajonėms man nereikia nieko…”; Langas; “Trikampis pats, dvisparnis, be kojų...”; Akis; “Kokias batalijas bepieštų ten ant sienų...”; “Kaip aš mėgau eilės Gumiliovo...” [: Стихи] / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. Nr. 7 (2679), vasario 14. P. 6.

1999

Septyni eilėraščiai: 1. “Kaip prie eilėraščio be galios…”; 2. “Saulė žaidžia mano dirbtuvėje…”; 3. “Nuo tuo, kas širdį mano grūdina…”; 4. “Vakaras šemas, ilgokas…”; 5. “Ar laimės blyksniai, ar nelaimė…”; 6. “Yra toks sapnas. Ir kiekvieną kartą…”; 7. “Ar žiemos pilkos nuplovė…” [:Стихи] / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

Riteris ("Esu senoj pily. Skliautuotos arkos…"); "Kaip laukiu visuomet svajingų tų naktų…"; Debesys: I. "Su saule lyjant žėri tarsi aukso stygos…", II. "Aš myliu debesis arti laidos…"; "Bastaus visur… Bet kaip pamiršt? Nuo vėjo…"; "Menu įrėmintą svajonę…"; Šešelis ("Kelioms naktims į mūs miestelį…") [: Стихи] / Vėrte V. Rudokas // Literatūra ir menas. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 6.

Ada. Romano ištrauka / Iš anglų k. vėrte L. Jonušys //Literatūra ir menas. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 7

That in Aleppo Once… (1943): Kai viena karta Alepo… / Iš anglu kalbos verte Jeronimas Brazaitis // Kulturos barai. 1999. Nr. . 8/9 (417/418). 68-72.

2. Прозаические произведения в переводах на литовский язык

Ада [фрагмент]: Ada. Romano ištrauka / Iš anglų k. vėrte L. Jonušys //Literatūra ir menas. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 7

Благость: Malonė / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. Vilnius: Taura, 1992. P. 59-64.

Возвращение Чорба: Čorbo sugrįžimas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 51-59.

Другие берега [фрагменты: предисловие; гл. 1, 1; гл. 3, 6]: Kiti krantai / Vertė V. Daunys // Krantai. 1991. Nr. 1 (25). P. 17-21.

Звонок: 1) Skambutis / Vertė R. V. Cibulskaitė // Kauno laikas. 1991. Nr. 147 (182), rugpjūčio 1. P. 5; nr. 149 (184). P. 5; 2) Skambutis / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 64-75.

Истинная жизнь Себастьяна Найта [фрагмент]: Tikrasis Sebastiano Naito gyvenimas / Iš anglų kalbos vertė L. Jonušys // Šiaurės Atėnai. 1990. Nr. 39, spalio 31. P. 2.

Картофельный Эльф: Bulvinis Elfas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 75-96.

Король, дама, валет: Karalius, dama, valetas / Vertė R. V. Cibulskaitė. Vilnius: Alna litera, 1992. 192 p.

Круг: Ratas / Vertė R. Cibulskaitė // Kauno tiesa. 1989. Nr. 101 (12885), balandžio 30. P. 4-5.

Красавица: Gražuolė / Vertė R. V. Cibulskaitė // Dienovidis. 1991. Nr. 16 (24), balandžio. 27 - gegužės 4. P. 4.

Лолита: Lolita / Vertė S. Papečkienė. Vilnius: Vaga, 1990. 355 p.

Лолита [фрагменты]: Lolita: ištraukos su intarpais / Iš anglų k. vertė L. Jonušys // Žaltvykslė. 1992. Nr. 9/10. P. 92-97.

Обида: Skriauda / Vertė D. Petrauskaitė // Literatūra ir menas. 1991. Nr. 10 (2310), kovo 9. P. 4-5.

Облако, озеро, башня: Debesis, ežeras, bokštas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Proskyna. 1992. Nr. 1 (19). P. 61-64.

Отчаяние: Neviltis / Vertė R. V. Cibulskaitė. Vilnius: Lietuvos rašytojų sąjungos leidykla, 1992. 112 p.

Памяти Л. И. Шигаева: L. I. Šigajevo atminimui / Vertė Rita V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 34-41.

Пильграм: Pilgramas / Vertė Rita V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 97-110.

Письмо в Россию: Laiškas Rusijon / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 136-140.

Пассажир: Keleivis / Vertė R. V. Cibulskaitė // Nemunas. 1991. Nr. 7 (292). P. 45-47.

Посещение музея: Apsilankymas muziejuje / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 17-26.

Приглашение на казнь: Kvietimas bausmei / Vertė A. Evertas. Kaunas: Europa, 1994. 137 p.

Рождество: Kalėdos / Vertė Z. Skrodytė // Šeima. 1994. Nr. 6 (267), birželis. P. 24, 26-27.

Сказка: 1) Pasaka / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 5-16; 2) Pasaka / Vertė D. Grigonytė // Švyturys. 1992. Nr. 14 (1046). P. 22-24; 3) Pasaka / Vertė A. Valionis // Literatūra ir menas. 1992. Nr. 25 (2376), birželio 20. P. 7, 10.

Случай из жизни: Gyvenimiškas atsitikimas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1991. Nr. 9 (1017). P. 12-13.

That in Aleppo Once… (1943): Kai viena karta Alepo… / Iš anglu kalbos verte Jeronimas Brazaitis // Kulturos barai. 1999. Nr. . 8/9 (417/418). 68-72.

Terra incognita: Terra incognita / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 26-34.

Ужас: Siaubas / Vertė R. V. Cibulskaitė // Nemunas. 1991. Nr. 7 (292). P. 47-48.

Ultima Thule: Ultima Thule / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 111-136.

Хват: Mitruolis / Vertė R. V. Cibulskaitė // Laiškas Rusijon. P. 42-51.

3. Стихи в переводах на литовский язык

Билет («На фабрике немецкой, вот сейчас…») (1927): Bilietas / Vertė V. Rudokas // Metai. 1996. Nr. 11-12.

«Будь со мной прозрачнее и проще…»: “Su manim kalbėki atvirai tu... ” / Vertė V. Rudokas // Metai. 1996. Nr. 11-12.

Вершина: Viršūnė / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

Весна: Pavasaris / Vertė V. Rudokas // Pergalė. 1988. Nr. 7.

«Вечер дымчат и долог…»: “Vakaras šemas, ilgokas…”/ Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

Видение (1924): Regėjimas / Vertė V. Rudokas // Poezijos pavasaris: Almanachas. Vilnius, 1992.

«В кастальском переулке есть лавчонка…»: “Yra Kastalijos skersgatvy vietelė...” / Vertė V. Rudokas // Metai. 1996. Nr. 11-12.

«В неволе я, в неволе я, в неволе!..»: “Nelaisvėj aš, nelaisvėj aš, nelaisvėj... ” / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

Волчонок («Один, в Рождественскую ночь, скулит…») (1922): Vilkiukas / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

В поезде («Я выехал давно, и вечер не родной…»): Traukinys Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

«В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной…» (1923): “Mėnesėtą naktį svetainėj dulkėtoj...” / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

В раю: Rojuje / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

«Все, отчего оно сжималось…»: “Nuo tuo, kas širdį mano grūdina…” / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

В. Ш. (1922): V. Š. / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

«Глаза прикрою – и мгновенно…» (1923): “Akis užmerkiu...” / Vertė V. Rudokas // Poezijos pavasaris. Vilnius, 1992.

Годовщина: Metinės / Vertė V. Rudokas // Pergalė. 1988. Nr. 7.

Гость (1924): Svetys / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Гроза (1923): Audra / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

«Для странствия ночного мне не надо…» (1929): “Nakties klajonėms man nereikia nieko…” / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Домой («На мызу, милые! Ямщик…»): Namo / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

«Зимы ли серые смыли…» (1953): Ar žiemos pilkos nuplovė…” / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

Исход (1924): Baigtis / Vertė V. Rudokas // Poezijos pavasaris. Vilnius, 1992.

«Как бледная заря, мой стих негромок…» (1923): “Kaip ta blyški aušra bemat praeina...” / Vertė V. Rudokas // Poezijos pavasaris. Vilnius, 1992.

«Как над стихами силы средней…» (1956): “Kaip prie eilėraščio be galios…” / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

«Каким бы полотном батальным ни являлась…» (1943): “Kokias batalijas bepieštų ten ant sienų...” / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

«Какое б счастье или горе…»: “Ar laimės blyksniai, ar nelaimė…” / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

Кинематограф («Люблю я световые балаганы…») (1928): Kinematografas / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 49 (2452).

«Когда я по лестнице алмазной…» (1923): “Kai deimanto laiptais pakilsiu po viskam...” / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

Комната: Kambarys / Vertė V. Rudokas // Pergalė. 1988. Nr. 7.

К России («Мою ладонь географ строгий…»): Rusijai / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

К свободе («Ты медленно бродишь по улицам сонным…»): Laisvei / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1992. Nr. 16 (1048).

Мать: Mano motinai / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1992. Nr. 16 (1048).

«Мы с тобою так верили в связь бытия…»: “Su tavim taip tikėjom...” / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

На годовщину смерти Достоевского («Садом шел Христос с учениками…») (1921): “Mokytinių apsuptas, per sodą...”: Dostojevskio mirties metinėms / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

Неоконченный черновик («Поэт, печально промышляя…») (1931): Nebaigtas juodraštis / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

Неродившемуся читателю («Ты, светлый житель будущих веков…») (1930): Būsimam skaitytojui / Vertė V. Rudokas // Švyturys. 1993. Nr. 2 (1052).

Облака: I. «На солнце золотом сверкает дождь летучий…», II. «Закатные люблю я облака…» (1921): Debesys: I. "Su saule lyjant žėri tarsi aukso stygos…", II. "Aš myliu debesis arti laidos…"/ Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 6.

Окно (1930): Langas / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Око («К одному исполинскому оку…») (1939): Akis / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Памяти Гумилева: “Kaip aš mėgau eilės Gumiliovo...” / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Пасха («Я вижу облако сияющее, крышу…»): Velykos / Vertė R. V. Cibulskaitė // Švyturys. 1992. Nr. 16 (1048).

Первая любовь: Pirmoji meilė / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

Поэты («Из комнаты в сени свеча переходит…») (1939): Poetai / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 49 (2452).

Представление (1930): Vaidinimas / Vertė V. Rudokas // Švyturys. 1993. Nr. 2 (1052).

Прелестная пора: “Tas metas nuostabus…” / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

Прованс: Provansas / Vertė V. Rudokas // Metai. 1996. Nr. 11-12.

Размеры (1923): Metrai / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 49 (2452).

Расстрел («Бывают ночи: только лягу…») (1927): Sušaudymas / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 49 (2452).

Русь («Пока в тумане странных дней…») (1918): Rusia / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Рыцарь (1919): Riteris ("Esu senoj pily. Skliautuotos arkos…")] / Vertė V. Rudokas //Literatūra ir menas. 1999. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 6.

«Сам треугольный, двукрылый, безногий…» (1932): “Trikampis pats, dvisparnis, be kojų...” / Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1998. Nr. 7 (2679).

Скитальцы («За громадные годы изгнанья…»): Klajūnai / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

Смерть: Mirtis / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

Снимок: Nuotrauka / Vertė V. Rudokas // Pergalė. 1988. Nr. 7.

Сны: Sapnai / Vertė V. Rudokas // Šiaurės Atėnai. 1991. Nr. 28 (75)

Сон («Есть сон. Он повторяется, как темный…» (1953): “Yra toks sapnas. Ir kiekvieną kartą…” / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

«Сорок три или четыре года…»: “Keturis dešimtmečius nė ženklo...” / Vertė V. Rudokas // Kultūros barai. 1994. Nr. 2.

Так будет (1920): Bus šitaip / Vertė V. Rudokas // Nemunas. 1993. Nr. 7-8 (316-317).

Тень (1925): Šešėlis ("Kelioms naktims į mūs miestelį…") / Vertė V. Rudokas //Literatūra ir menas. 1999. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 6.

Тихий шум: Tylus gausmas / Vertė V. Rudokas // Pergalė. 1988. Nr. 7.

«Ты все глядишь из тучи темно-сизой…»: “Iš tamsiai melsvo debesies žvelgi tu...” / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

Ульдаборг («Смех и музыка изгнаны. Страшен…») (1930): Uldaborgas / Vertė V. Rudokas // Švyturys. 1993. Nr. 2 (1052).

«Целиком в мастерскую высокую…» / Vertė V. Rudokas // Dienovidis. 1999. Nr. 16 (418), balandžio 23–29. P. 8.

«Я помню твой приход: растущий звон…»: Menu, kaip atėjai... / Vertė V. Rudokas // Metai. 1991. Nr. 8.

«Я странствую… Но как забыть? Свистящий…» (1923): "Bastaus visur… Bet kaip pamiršt? Nuo vėjo…"/ Vertė V. Rudokas //Literatūra ir menas. 1999. Nr. 18 (2742), gegužės 1. P. 6.

L’inconnue de la Seine (1934): L’inconnue de la Seine/ Vertė V. Rudokas // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 49 (2452).

4. Статьи, заметки, рецензии, аннотации

1. Laimantas Jonušys. Tobulas žodžių pasaulis (Apie rašytoją V. Nabokovą) // Jaunimo gretos. 1989. Nr. 8. P. 12-13.

2. Galina Baužytė-Čepinskienė. Tikrovės ir vaizduotės magija // V. Nabokovas. Lolita. Romanas / Iš rusų k. vertė Sigita Papečkienė. Vilnius: Vaga, 1990. P. 345-355.

3. Virginijus Kinčinaitis. Reverence “Lolitai” // Krantai. 1990. Nr. 11-12 (23-24), lapkritis-gruodis. P. 104-105.

4. Laimantas Jonušys. Dvasinis skaidris komercijos fone [rec. ad op.: V. Nabokovas. Lolita. Vilnius, 1990] // Šiaurės Atėnai. 1990. Nr. 47, gruodžio 26. P. 16.

5. [rec. ad op.: V. Nabokovas. Laiškas Rusijon. Vilnius, 1992] // Naujasis dienovidis. 1992. Nr. 27-28, liepos 3-17. P. 16.

6. Markas Zingeris. Drugelis jūsų kolekcijai [rec. ad op.: V. Nabokovas. Karalius, dama, valetas. Vilnius, 1992; V. Nabokovas. Laiškas Rusijon. Vilnius, 1992] // Kauno laikas. 1993. Nr. 37 (577), vasario 27.

7. Markas Zingeris. Drugelis jūsų kolekcijai [rec. ad op.: V. Nabokovas. Karalius, dama, valetas. Vilnius, 1992; V. Nabokovas. Laiškas Rusijon. Vilnius, 1992] // Literatūra ir menas. 1993. Nr. 10 (2413), kovo 6. P. 5.

8. Renata Baltrušaitytė: [rec. ad op.: V. Nabokovas. Karalius, dama, valetas. Vilnius, 1992] // Respublika. 1993. Nr. 78 (956), balandžio 27. P. 14.

9. Renata Baltrušaitytė: [rec. ad op.: V. Nabokovas. Neviltis. Vilnius, 1992] // Respublika. 1993. Nr. 83 (961), gegužės 4. P. 10.

10. [V. Šatkuvienė?] Laiškas Rusijon: [rec. ad op.: V. Nabokovas. Laiškas Rusijon. Vilnius, 1992] // Amžius. 1993. Nr. 21 (104), gegužės 22-28. P. 10.

11. Michail Geller. Nabokovas ir politika / Русская мысль / Vertė S. D. [Solveiga Daugirdaitė?] // Šiaurės Atėnai. 1993. Nr. 38 (183), spalio 10. P. 6.

12. Izolda Gabrielė Geniušienė. The role of the grotesque in Vl. Nabokov’s novel “Invitation to a Beheading” // Literatūra. 1993. T. 35, sąs. 3. P. 42-46.

13. Тамара Курдюмова. В. В. Набоков в школьном изучении. В помощь учителю. Vilnius: LR Švietimo ir mokslo ministerijos Leidybos centras (Spaude Bi Baltijos kopija), 1995.
    Трудно рассчитывать, что именно этот писатель с его “двусмысленной славой и недвусмысленным талантом” заставит вас, выпускников, углубиться в его творчество: оно сложно, оно противоречиво, оно вызывало и вызывает самые полярные оценки… И все же вам следует взять и этот читательский барьер.

14. Nabokovo auklėjimas / Домовой // Respublika. 1995. Nr. 242 (1652), spalio 14 (Julius). P. 4.

15. Вениамин Михайлов. Владимир Набоков, (1899-1977) или роман поэта с весной // Вечерние новости. 1996. № 79 (11373), 23 апреля. С. 7.

16. Вениамин Михайлов. Замотылькованный Набоков, или Парадоксы диалога ментальностей [rec. ad. op.: Б. Носик. Мир и дар Владимира Набокова. Москва, 1995] // Республика. 1996. № 75 (456), 17 сентября. С. 7.

17. Вениамин Михайлов. Мигрантология, Набоков и диалог идеалов на исходе века и миллениума // Русские Прибалтики. Механизм культурной интеграции (до 1940 г.). Вильнюс: Русский культурный центр, 1997. С. 260-272.

18. Вениамин Михайлов. Владимир Набоков и русская литература с дальних берегов. Об издании “Лекций по русской литературе” // Литовский курьер. 1997. № 16 (112), апрель.

19. В. Михайлов. Испытание временем. В 20-ю годовщину памяти со дня смерти Владимира Набокова // Литовский курьер. 1997. № 29 (125), июль. С. 25.
    Прежде чем вступить в апокалиптическое тысячелетие, русской культуре предстоит пережить в 1999 году дарующие надежду юбилейные торжества: двухсотлетие со дня рождения Александра Пушкина и столетие со дня рождения Владимира Набокова. Торжества, дарующие веру в то, что если не по доброй воле, то в силу роковых предупреждений по неизбежной необходимости в этой иссушенной гербицидами отчуждения реальности люди отвергнут скверну лжетолеранции и по-людски предпочтут последовательную гуманность. Представленные Набоковым рискованные эксперименты с ювенилизацией всей страны, ментальным иждивенчеством, "моментоцентризмом" ("выгоднейший момент!"), "процентоцентризмом" ("подавляющее большинство!") в психологически узнаваемых фигурах идейных гастролеров и культурэкспертов, не выходящих из круга комфортной канцелярской социологии,, становятся все более актуальными. Поэтому ничем другим невозместимой оказывается возможность помянуть Набокова-писателя и в двадцатую годовщину со дня его смерти, которая, по словам Владимира Смирнова, "повсеместно… была воспринята как утрата человечеством величайшего художника XX века, творца повествовательного искусства, поражающего воображение".

20. Benjaminas Michailovas. Prarasto autoriaus beieškant: V. Nabokovo mirties metinėms (1899 04 23 - 1977 07 02) / Iš rusų k. vertė Audronė Gečiauskienė // Mokslo Lietuva. 1997. Nr. 14 (150), liepos 23. P. 12; nr. 15 (151), rugsėjo 10. P. 16.

21. Herbert Grabes. Ethics and Aestetics in the Reception of Literary Character: the Case of Nabokov’s “Lolita” // Literatūra. 1997. T. 39 (3) Vilniaus universiteto leidykla, 1997. P. 163–185.

22. Леонид Тимофеев. Набоков спал с Лолитой. Но только на бумаге / Комсомольская правда // Республика. 1999. № 50 (842), 16 марта. С. 8.

23. Элеонора Сафронова. "Как боль, смертность унять…" Бунин и Набоков // Literatūra. 1999. T. 39 (2) = Литература. 1999. 39 (2): Русская литература ХХ века: эстетические стратегии, художественная практика, культурные контексты. Выпуск II. Vilniaus universiteto leidykla, 1999. С. 17-29.
    "Их имена издавна связывали в критике русской эмиграции и в советской науке как символы преемственной связи в развитии русской литературы XIX - XX вв. Набоков, завершающий линию дворянской культуры в эмиграции, непосредственно примыкают к Бунину. К кому же еще? Это кажется столь очевидным, что не слишком часто исследуется во всей сложности проблемы. Ни Бунин, ни Набоков, при несомненном уважении к творчеству живого классика, лично знавшего Льва Толстого, не любили подобных сближений. Каждый предпочитал быть самим собой."

24. П. Соловей. Возвращение Набокова. 10 апреля автору «Лолиты» исполнилось бы 100 лет / Труд № 64 [интервью с В. П. Старком, председателем Набоковского фонда] // Литовский курьер. 1999. № 19 (219), 6–12 мая. С. 20.

25. А. Портнов, профессор. «Морковный кофе» / Советская Россия № 46 // Литовский курьер. 1999. № 20 (220), 13–19 мая. С. 20.
    "И тогда российская (но не русская!) пресса отыскивает «новый русский талант» в лице давнего эмигранта писателя Владимира Набокова. Демпресса, можно сказать, буквально спятила, расписывая «гениальность» этого американского беллетриста."

26. Павелас Лавринецас. Владимирас Набоковас // Индоевропейский Диктант
    "Самое потрясающее в литовской рецепции творчества В. Набокова - это, конечно, издание романа «Лолита» в литовском переводе также азбукой Брайля (1991)."

27. Benas Misiunas. Nabokovo “Lolitos” metamorfozes // Nemunas. 1999. Nr. 10 (391), spalis. P. 41 – 42.
    "Для знакомства с содержанием «Дневника Ло» необязательно даже его раскрывать – достаточно взглянуть на розовую обложку, с которой на читателя смотрят не по-детски улыбающиеся ярко-красные губы. Соблазненная девочка в повести итальянки превращается в соблазнительницу. Кроме того, Пера щедро оделила персонажей Набокова житейским счастьем, решив, что они и так слишком натерпелись в «прошлой жизни»: главный герой доживает до глубокой старости, которой наслаждается на Ривьере с очаровательной женой мулаткой, а Лолита выходит замуж и рожает сына."

28. Фрейд и Набоков // Индоевропейский Диктант
    "Набоков был физически сильнее Фрейда, но Фрейд много тренировался по системе Шарко и очень часто мог побороть даже К.-Г. Юнга."

29. Григорий Марговский. Несколько упражнений по геометрии стиля // Индоевропейский Диктант
    " Страстный энтомолог, он не мог не сознавать, что симметричное имя подобно бабочке: чей лепидоптериологический удел – складываться пополам и на тычинках цветка, и на булавке у коллекционера. (Не в силу ли этого своего хобби он создал равное количество романов по-русски и по-английски?) В этом смысле, поздний роман "Ada or Ardor: a family chronicle" преподносит читателю идеально симметричное имя главной героини – бабочку о двух "а"-крылышках, точно выпорхнувшую на свежий воздух из семейного ада…"

30. К. Эстрагон. Король, Дама, бубновый Валет: исследование по «непреднамеренным соответствиям» в Индоевропейском Диктанте. Перевод с английского С. Креппа // Индоевропейский Диктант
    "В балансирующем тексте определенно следует избегать появления всяческих «И». Здесь, к примеру, можно следовать по пути В. Набокова, который название повести Льюиса Кэррола перевёл не как АлИса, а как «Аня в стране чудес»."

31. Маргарита Меклина. Отец, сын и все остальное // Индоевропейский Диктант
    «Посмотрите, в каком виде текст дошел до меня», показывает Дмитрий Владимирович Набоков иероглифический, черканный оригинал продолжения «Дара». «Я долго трудился, – говорит Дмитрий, – и вот готов перевод. Надеюсь, что отец – или, вернее, его дух, простит меня за своеволие в обращении с его текстами».

32. Владимир Набоков М. В. Добужинскому: Воспоминанье, острый луч…// Балтийский Архив
    Прося прислать ему эти стихи, М. В. Добужинский писал В. В. Набокову: «Вы когда-то написали маленькие стихи, посвященные мне. Их у меня нет, а я очень ими дорожу как знаком отличия. Это для меня Владимир I-й степени и с короной».