According to Kinbote, in its finished form Shade’s poem should have 1000 lines (I argue that it also needs a coda, Line 1001). Anyway, we can only guess what is Shade’s poem last word, but we know that its first word is “I.” In her essay Poety s istoriey i poety bez istorii (“Poets with History and Poets without History,” 1933) Marina Tsvetaev speaks of a poet’s ya (I), mentions a poem of thousand lines, Pushkin’s little tragedy Mozart and Salieri (1830) and says that none of us regrets that Pushkin gave up the idea of Dead Souls and left it to Gogol:

Я поэта есть я сновидца плюс я творца слова. Поэтическое я — это я мечтателя, пробуждённое вдохновенной речью и в этой речи явленное…

Поэты с историей прежде всего поэты воли. Речь не о воле, осуществляющей деяние: никто не усомнится, что такая физическая громада, как “Фауст” или просто поэма в тысячу строк, не может возникнуть сама по себе. Без усилий воли могут возникнуть восемь, шестнадцать, редко двадцать строк — лирический прилив чаще всего приносит к нашим ногам осколки — хотя бы и самые драгоценные. Говорю о воле выбора, о воле — выборе. О решимости не только стать иным, но и именно таким иным. О решимости расстаться с сегодняшним собой. Решить, подобно герою сказки: направо, налево или прямо (но, подобно герою той же сказки, — никогда назад!), Пушкин, проснувшись однажды утром, решает: “Сегодня пишу Моцарта!” Воля выбора Моцарта — отказ от множества других видений и дел, жертва. Поэт с историей отбрасывает все, что не лежит на линии его “стрелы” — его личности, его дара, его истории. Выбирает его непогрешимый инстинкт главного. И после завершения пушкинского пути у нас остается ощущение, что Пушкин не мог не создать того, что создал, и написать то, что он не написал. И никто из нас не жалеет, что он отказался от замысла “Мёртвых душ”, которые находились на гоголевской генеральной линии. (Поэт с историей имеет ещё и ясный взгляд на других. И Пушкин обладал таким взглядом.)

In Canto Three of his poem Shade mentions Hurricane Lolita that swept from Florida to Maine:

It was a year of Tempests: Hurricane
Lolita swept from Florida to Maine. (ll. 679-680)

Lolita (1955) is, of course, a novel by VN. It was first published in America in 1958 (Shade’s “year of tempests”) and immediately became a bestseller. Now, is there anybody to whom VN would be indebted for the idea of his most successful English novel (and for that of Pale Fire)? The answer comes at once: Sirin (the author of The Enchanter, Solus Rex and Ultima Thule)! In his EO Commentary (vol. II, p. 435) VN quotes a poem (no. LXIV, ll. 9, 11-12) from Die Heimkehr (“The Homecoming,” 1823-24) by Heinrich Heine (who expresses much better than Pushkin does in Four: XXII of Eugene Onegin the idea of self-esteem):

Braver Mann! [Er schafft mir zu essen!
Will es ihm nie und nimmer vergessen!]

Schade, daβ ich ihn nicht küssen kann!

Denn ich bin selbst dieser brave Mann.

A fine man! [He gets food for me!

I will never forget him that!]

Pity that I cannot kiss him!

For I am myself this fine man.

According to Heine (an émigré poet who lived in Paris), his French friends mispronounced his name Enri Enn which sounded almost like Rien (“Mr. Nobody”). Shade’s, Kinbote’s and Gradus’ “real” name seems to be Botkin. Botkin is nikto b (“nobody would”) backwards. In Pushkin’s Mozart and Salieri Mozart uses the phrase nikto b:

Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.

If all could feel like you the power of harmony!
But no: the world could not go on then. None
Would bother with the needs of lowly life;
All would surrender to the free art.

(scene II, transl. A. Shaw)

Incidentally, in her essay “Poets with History and Poets without History” Marina Tsvetaev mentions, among other great lyrical poets, Heine and Byron:

Кто может рассказать о поэтическом пути (беру самых великих и бесспорных лириков) Гейне, Байрона, Шелли, Верлена, Лермонтова? Они заполонили мир своими чувствами, воплями, вздохами и видениями, залили его своими слезами, воспламенили со всех четырех сторон своим негодованием…

Учимся ли мы у них? Нет. Мы из-за них и за них страдаем.

Так на мой русский лад перекраивается французская пословица: Les heureux n’ont pas d’histoire.

In his poem Kak v Gretsiyu Bayron – o, bez sozhalen’ya… (“Like Byron to Greece, oh, without regret…” 1928) G. Ivanov mentions blednyi ogon’ (pale fire).

All the same, schade (pity) that Sirin had to give up his magic Russian and switch to English…

Alexey Sklyarenko