It seems that the action in VN’s play Izobretenie Val’sa (“The Waltz Invention,” 1938) takes place in a dream that Lyubov’ (in VN’s play Sobytie, the wife of the portrait painter Troshcheykin) dreams in the “sleep of death” after stabbing herself on her dead son’s fifth birthday. At the beginning of Sobytie (“The Event,” 1938) Troshcheykin mentions solntse (the sun):
Трощейкин. Видишь ли, они должны гореть, бросать на него отблеск, но сперва я хочу закрепить отблеск, а потом приняться за его источники. Надо помнить, что искусство движется всегда против солнца. Ноги, видишь, уже совсем перламутровые. Нет, мальчик мне нравится! Волосы хороши: чуть-чуть с чёрной курчавинкой. Есть какая-то связь между драгоценными камнями и негритянской кровью. Шекспир это почувствовал в своём "Отелло". (Act One)
According to Troshcheykin, art always moves protiv solntsa (in the counter-sun direction).
At the end of the second poem of his cycle Osennyaya lyubov’ (“The Autumnal Love,” 1907), I vot uzhe vetrom razbity, ubity… (“And by the Wind are Already Broken, Killed…”), Alexander Blok mentions byvaloe solntse (the sun of yore) and compares his heart to smeyushchiysya mal’chik (a laughing boy):
И снится, и снится, и снится:
Бывалое солнце!
Тебя мне всё жальче и жальче...
О, глупое сердце,
Смеющийся мальчик,
Когда перестанешь ты биться?
And I dream, and I dream, and I dream
of the sun of yore!
I regret you more and more…
Oh, silly heart,
a laughing boy,
when will you stop to beat?
Blok died in August of 1921, almost simultaneously with Gumilyov (the poet who was executed by the Bolsheviks). In Gumilyov’s poem Ya veril, ya dumal (“I Believed, I Thought,” 1912) there is a line:
И вот мне приснилось, что сердце моё не болит.
And now I dreamed that my heart does not ache.
In his poem Gumilyov compares Vchera (Yesterday) to Gora (the Mountain) that pursues him and Zavtra (Tomorrow), to Bezdna (the Abyss) that awaits him:
Летящей горою за мною несётся Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвётся Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
In “The Waltz Invention” Waltz blows up the beautiful blue mountain in the vista of the window of the Minister of War:
Отдалённый взрыв страшной силы.
Матушки!
Полковник. Точно пороховой склад взорвался. Ай!
Министр. Что такой... Что такой...
Полковник. Гора! Взгляните на гору! Боже мой!
Министр. Ничего не вижу, какой-то туман, пыль...
Полковник. Нет, теперь видно. Отлетела верхушка!
Министр. Не может быть!
Вбегают Горб и Первый чиновник Герб.
Первый чиновник. Вы целы, ваше высокопревосходительство? Какой-то страшный взрыв! На улице паника. Ах, смотрите...
Министр. Вон! Убирайтесь вон! Не смейте смотреть в окно! Это военная тайна... Я... Мне... (Лишается чувств.)
Вбегают Второй чиновник и швейцар министерства с булавой.
Полковник. Министру дурно. Помогите его уложить удобнее! Принесите воды, мокрое полотенце...
Второй чиновник Бриг. Покушение! Министр ранен!
Полковник. Какое там ранен... Вы лучше взгляните на гору, на гору, на гору! (Act One)
The Colonel’s exclamation na goru, na goru, na goru (“at the mountain, at the mountain, at the mountain”) brings to mind i snitsya, i snitsya, i snitsya (“and I dream, and I dream, and I dream”), a line in Blok’s poem “And by the Wind are Already Broken, Killed…” (see the quote above).
Bezdna (the abyss) in Gumilyov’s poem Ya veril, ya dumal brings to mind L'Abîme, Suire’s play in VN’s story Lik (1939):
Есть пьеса "Бездна" (L'Abîme) известного французского писателя Suire.
There is a play of the 1920s, called L'Abîme (The Abyss), by the well-known French author Suire.
The playwright’s name seems to hint at the French phrase à suivre (to be continued). Igor (in Suire’s play, a young Russian whom Lik plays) is compared to yabloko razdora (the apple of discord):
Яблоко раздора -- обычно плод скороспелый, кислый, его нужно варить; так и с молодым человеком пьесы: он бледноват; стараясь его подкрасить, автор и сделал его русским, -- со всеми очевидными последствиями такого мошенничества.
The apple of discord is usually an early, sour fruit, and should be cooked. Thus the young man of the play threatens to be somewhat colorless, and it is in a vain attempt to touch him up a little that the author has made him a Russian, with all the obvious consequences of such trickery.
There is Blok in yabloko (apple). At the end of VN’s story Lik dies of a heart attack (without noticing it, so to speak). Igor (a young Russian whom Lik plays) and Oleg Koldunov (Lik’s former schoolmate and tormentor) bring to mind Igor Olegovich Kuprikov, Troshcheykin’s colleague in “The Event.” At Antonina Pavlovna’s birthday party Kuprikov mentions Barbashin’s yellow shoes:
Куприков. Я только что докладывал Алексею Максимовичу следующий факт. Передам теперь вкратце. Проходя сегодня в полтретьего через городской сад, а именно по аллее, которая кончается урной, я увидел Леонида Барбашина сидящим на зелёной скамье.
Писатель. Да ну?
Куприков. Он сидел неподвижно и о чём-то размышлял. Тень листвы красивыми пятнами лежала вокруг его жёлтых ботинок. (Act Two)
At the end of Lik the hero (who imagines that Koldunov shot himself dead) tells the policeman that new white shoes on Koldunov’s feet belong to him:
К дому, где жили Колдуновы, автомобиль подъехал со стороны площади. Там собралась толпа, и только с помощью упорных трубных угроз автомобилю удалось протиснуться. Около фонтана, на стуле, сидела жена Колдунова, весь лоб и левая часть лица были в блестящей крови, слиплись волосы, она сидела совершенно прямо и неподвижно, окружённая любопытными, а рядом с ней, тоже неподвижно, стоял её мальчик в окровавленной рубашке, прикрывая лицо кулаком, -- такая, что ли, картина. Полицейский, принявший Лика за врача, провёл его в комнату. Среди осколков, на полу навзничь лежал обезображенный выстрелом в рот, широко раскинув ноги в новых белых... -- Это мои,-- сказал Лик по-французски.
The taxi approached Koldunov’s place from the direction of the square. A crowd had gathered, and it was only by dint of persistent threats with its horn that the driver managed to squeeze through. Koldunov’s wife was sitting on a chair by the public fountain. Her forehead and left cheek glistened with blood, her hair was matted, and she sat quite straight and motionless surrounded by the curious, while, next to her, also motionless, stood her boy, in a bloodstained shirt, covering his face with his fist, a kind of tableau. A policeman, mistaking Lik for a doctor, escorted him into the room. The dead man lay on the floor amid broken crockery, his face blasted by a gunshot in the mouth, his widespread feet in new, white –
“Those are mine,” said Lik in French.
The name Koldunov comes from koldun (sorcerer). In “The Waltz Invention” Anabella (General Berg’s beautivul daughter) asks Waltz if he knows that koldun and belaya, belaya serna (a white, white chamois) once lived in the mountain he destroyed:
Анабелла. (Подойдя к Вальсу.) Значит, это действительно вы разрушили гору?
Вальс. Да, я так приказал.
Анабелла. А известно ли вам, что там некогда жил колдун и белая, белая серна? (Act One)
In the first stanza of his poem Ya veril, ya dumal Gumilyov compares Sozdatel’ (the Creator) to prodavets (a vendor) who sold him to rok (Fate):
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
In “The Waltz Invention” Son (in the English version, Trance, the journalist who runs errands for Waltz) suggests that one should buy Waltz’s Telemort (or Telethanasia, a machine of immense destructive power) and calls Waltz prodavets (a seller):
Министр. Прекратить шум! Миллион -- та цифра, до которой мы можем дойти, если он станет торговаться, а предложим мы ему, скажем, две тысячи.
Гроб. Две тысячи двести.
Министр. Прения по этому вопросу закончены, генерал.
Сон. И пора пригласить продавца. (Act Two)
Alexey Sklyarenko