At the beginning of VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) the portrait painter Troshcheykin mentions solntse (the sun):

Трощейкин. Видишь ли, они должны гореть, бросать на него отблеск, но сперва я хочу закрепить отблеск, а потом приняться за его источники. Надо помнить, что искусство движется всегда против солнца. Ноги, видишь, уже совсем перламутровые. Нет, мальчик мне нравится! Волосы хороши: чуть-чуть с чёрной курчавинкой. Есть какая-то связь между драгоценными камнями и негритянской кровью. Шекспир это почувствовал в своём "Отелло". Ну, так. (Смотрит на другой портрет.) А мадам Вагабундова чрезвычайно довольна, что пишу её в белом платье на испанском фоне, и не понимает, какой это страшный кружевной гротеск... Всё-таки, знаешь, я тебя очень прошу, Люба, раздобыть мои мячи, я не хочу, чтобы они были в бегах. (Act One)

According to Troshcheykin, art always moves protiv solntsa (in the counter-sun direction). The action in “The Event” takes place on the fiftieth birthday of Troshcheykin’s mother-in-law, Antonina Pavlovna Opayashin (a lady writer). At the birthday party the famous writer (one of Antonina Pavlovna’s guests) addresses the reporter from "The Sun" (who was invited by Troshcheykin) solntse moyo (“my sun”) and accuses the reporter’s newspaper of publishing nonsense about him:

Писатель (репортёру). У вас, между прочим, опять печатают всякую дешёвку обо мне. Никакой повести из цыганской жизни я не задумал и задумать не мог бы. Стыдно.

“I never conceived, nor could have conceived, a tale from the Gypsy life. You should be ashamed.” (Act Two)

Antonina Pavlovna’s name-and-patronymic hints at Chekhov. In a letter of October 14, 1889, to Chaykovski (the composer who set to music Zemfira’s song from Pushkin’s poem “The Gypsies”) Chekhov says that he is sending to Chaykovski his photograph and books and adds that, if the sun belonged to him, he would send it too:

Очень, очень тронут, дорогой Пётр Ильич, и бесконечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию, и книги, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне.

In the same letter of October 14, 1889, Chekhov says that Chaykovski (who visited Chekhov in his Moscow apartment) forgot portsigar (a cigarette case) at his place:

Вы забыли у меня портсигар. Посылаю Вам его. Трёх папирос в нём не хватает: их выкурили виолончелист, флейтист и педагог.

In VN’s play Izobretenie Val’sa (“The Waltz Invention,” 1938) the Colonel says that he forgot his portsigar, podarok lyubimoy zhenshchiny (cigarette case, a beloved woman’s gift) in the rooms of the Minister of War:

Полковник (в дверях). Как неприятно, я забыл свой портсигар, подарок любимой женщины. Впрочем, может быть, и не здесь... (Уходит.)

Министр. Да-да, он всегда забывает... Изложите ваше дело, прошу вас, у меня действительно нет времени.

Вальс. Изложу с удовольствием. Я - или, вернее, преданный мне человек - изобрёл аппарат. Было бы уместно его окрестить так: телемор. (Act One)

The mountain in the vista of the windows of the Minister of War is blown up by Waltz sharp at noon. Just before the explosion the Minister of War tells the Colonel that his watch is as correct as a pocket sun and mentions the instruments that are being tuned up in his belly (because he is hungry):

Полковник. Ваши отстают. У меня без двух, и я поставил их правильно, по башне.

Министр. Нет, вы ошибаетесь. Мои верны, как карманное солнышко.

Полковник. Не будем спорить, сейчас услышим, как пробьёт.

Министр. Пойдёмте, пойдёмте, я голоден. В животе настраиваются инструменты. (ibid.)

After the explosion the Colonel repeats the phrase na goru (at the mountain) three times:

Вбегают Второй чиновник и швейцар министерства с булавой.

Полковник. Министру дурно. Помогите его уложить удобнее! Принесите воды, мокрое полотенце...

Второй чиновник Бриг. Покушение! Министр ранен!

Полковник. Какое там ранен... Вы лучше взгляните на гору, на гору, на гору! (ibid.)

The characters of Chekhov’s play Chayka (“The Seagull,” 1896) include the writer Trigorin whose name comes from tri (three) and gora (mountain). The name Chaykovski comes from chayka (seagull). The name Sorin (Treplev’s uncle in “The Seagull”) brings to mind Sirin (VN’s Russian nom de plume).

A little later Waltz asks the Colonel if he found his cigarette case:

Вальс. А вы свой портсигар нашли, полковник?

Полковник. Не ваше дело. И вообще - позволю себе сделать маленькое предложение: вы, ваше высокопревосходительство, утомились, вы сейчас отдохнёте, позавтракаете, а я этого господина отправлю в сумасшедший дом. Затем соберем учёную комиссию, и в два счёта она дознается до истинной геологической причины катастрофы. (ibid.)

In a letter of June 4, 1892, to Suvorin Chekhov says that he has an interesting plot for a comedy that he will entitle Portsigar, but that he did not think up the ending yet:

Есть у меня интересный сюжет для комедии, но не придумал ещё конца. Кто изобретёт новые концы для пьес, тот откроет новую эру. Не даются подлые концы! Герой или женись или застрелись, другого выхода нет. Называется моя будущая комедия так: "Портсигар". Не стану писать её, пока не придумаю конца, такого же заковыристого, как начало. А придумаю конец, напишу её в две недели.

According to Chekhov, he who will invent new endings for plays, will open a new era. Chekhov complains that a play’s hero must either marry or shoot himself, there is no other way out. At the end of “The Seagull” Treplev shoots himself dead (but the play’s ending is very ingenious). In “The Event” Antonina Pavlovna assumes that Barbashin (the killer of whom Troshcheykin is mortally afraid but with whom his wife Lyubov’ is still in love) will commit suicide at her daughter’s feet:

Любовь. Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?
Антонина Павловна. Ну, это ещё надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.
Любовь. А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружьё, то в последнем оно должно дать осечку. (Act Two)

According to Lyubov’, Barbashin (who turns inside out Chekhov's famous dictum) used to say of plays: “if in the first act there is a gun hanging on the wall, in the last act it should misfire.” At the end of “The Event” Meshaev the Second (Antonina Pavlovna’s last guest, the occultist who lives in the country and who is late for the birthday party) reads Lyubov’s palm and casually says that Barbashin left the city and went abroad forever:

Мешаев Второй (машинально беря ладонь Барбошина). Вы от меня требуете слишком многого, сударыня. Рука иногда недоговаривает. Но есть, конечно, ладони болтливые, откровенные. Лет десять тому назад я предсказал одному человеку всякие катастрофы, а сегодня, вот только что, выходя из поезда, вдруг вижу его на перроне вокзала. Вот и обнаружилось, что он несколько лет просидел в тюрьме из-за какой-то романтической драки и теперь уезжает за границу навсегда. Некто Барбашин Леонид Викторович. Странно было его встретить и тотчас опять проводить. (Наклоняется над рукой Барбошина, который тоже сидит с опущенной головой.)

Просил кланяться общим знакомым, но вы его, вероятно, не знаете... (Act Three)

The characters of “The Waltz Invention” include Son (in the English version, Trance), the reporter who runs errands for Waltz, and Grob (one of the eleven generals whose names were also changed in translation). In Russian, son means “sleep; dream” and grob means “coffin.” It seems to me that the action in “The Waltz Invention” takes place in a dream that Lyubov’ dreams in the “sleep of death” after committing suicide on her dead son’s fifth birthday (two days after her mother’s fiftieth birthday).

In the same letter of June 4, 1892, to Suvorin Chekhov says that the future father-in-law of Baron Stahl von Holsteyn (as Chekhov calls the poet Pleshcheyev) is as dull as a coffin:

Будущий тесть барона Сталь фон Гольштейн скучен. Это гроб, а гробы тем скучнее, чем богаче они убраны. Вот тысяча первое доказательство, что не в деньгах счастье, — пошлая истина, но всё-таки истина.

According to Chekhov, “the coffins are the duller, the more richly they are decorated. Here is a thousand and first proof that money does not make one happy (ne v den’gakh schastye) – a banal truth, but still truth.”

Because Troshcheykin’s means are modest, his wife will be buried in a plain coffin at a cemetery for the poor. Btw., at the end of “The Event” Lyubov’ tells Meshaev the Second that she thought he would predict to her that a wonderful, terrible, magical schastye (bliss) is lying in store for her:

Любовь. Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее... например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждёт удивительное, страшное, волшебное счастье... (Act Three)

Obryv (the precipice) mentioned by Lyubov’ brings to mind Goncharov’s novel Obryv (1869). In a letter of beginning of May, 1889, to Suvorin Chekhov criticizes Goncharov’s novel Oblomov (1859) and says that his play Leshiy (“The Wood Demon” later reworked into Uncle Vanya, 1890) vytantsovyvaetsya (is coming off). Vytantsovyvat'sya (the verb used by Chekhov) comes from tantsevat' (to dance). Waltz is a dance. Chaykovski is the author of several waltzes (“Waltz of the Flowers,” “Swan Lake Waltz,” etc.). As he speaks to Antonina Pavlovna (who read at the birthday party her fairy tale “The Resurrecting Swan” from the cycle “The Illumined Lakes”), Troshcheykin mentions the swans making battements:

Трощейкин. Как хорошо и приятно, Антонина Павловна, правда? По городу – может быть, в двух шагах от нас -- гуляет на воле негодяй, который поклялся убить вашу дочь, а у нас семейный уют, у нас лебеди делают батманы, у нас машиночка пишущая постукивает... (ibid.)

Alexey Sklyarenko