Огненно-красная охра высокого берега погашена тусклой зеленью умирающей травы. Подернутая инеем талая листва всхлипывает, будто прощаясь с летом. А река скатывается звонкими гранитными порожками и омутами на кокетливых излучинах, не желая подчиняться печальной идиллии. Такова река Оредеж, всегда разная, спешащая в неведомое из непознаваемого. С ней история российской культуры неразрывно связала имена великих. Тут музей Станционного смотрителя. Тут наконец воссоздан дом Набокова

Оредеж начинается разом из сплетения родников в озерно-водном лабиринте под названием Урочище Донцо. Там синие кембрийские глины лежат на дне и оттого вода кажется чудно голубой. Урочище Донцо - юго-восточный угол Ижорского плато. На карте Северо-Запада оно опоясано аквамариновым ожерельем - это родники. От них берут начало ключи, питающие парковые пруды и фонтаны Царского Села, Петергофа, Павловска. Серебрист песчаник, гулко молчат в нем пещеры. Им есть о чем молчать: предания рассказывают о зарытых здесь тайниках и кладах. Добавил романтики мифу и Владимир Набоков. Страницы "Бледного огня" посвящены тайным ходам и подземельям с упрятанными там реликвиями. Я иду вдоль пещеры, вслушиваюсь в музыку хрустально-прозрачного ручейка, надеясь на легендарный подарок: вдруг вода выкатит на свет древнюю бусинку или керамический осколок?

Пещера - у подножия холма, где, по преданию, несколько столетий назад в буквальном смысле ушла под землю церковь. Теперь это место, с действительно странной, будто всегда чуть шевелящейся огромной ямой, овеяно жутковатыми легендами. Я - в Рождествено, где Оредеж круто поворачивает назад, на 150 градусов. Река опоясывает три холма: тот, что поглотил церковь, другой, где стоит красного кирпича с голубыми куполами храм, и третий, смотрящий на другой берег - на живописную деревушку Выра.

Два крохотных розовых флигеля, массивные деревянные ворота, да полосатый верстовой столб... Мчащиеся по бойкой трассе "Петербург - Киев" автомобилисты едва успевают заметить эту придорожную картинку. Но аборигены обязательно приведут вас к увенчанным российским гербом воротам с табличкой "Дом станционного смотрителя". Это музей дорожного быта российской империи XIX столетия и первый в нашей стране музей литературного героя. Герой этот Самсон Вырин - станционный смотритель из "Повестей Белкина". Нынешняя станция - образ и подобие той, где, как знаем по Пушкину, разворачивались драматические события: приезд ротмистра Минского, его мнимая болезнь, бегство с красавицей Дунею и печальное путешествие старика-смотрителя в столицу. Посетитель, бродя по крохотному домику, увидит "смиренную, но опрятную обитель".

"Хотите отправить письмо?" - обращается ко мне прекрасный мальчишка. Куда? Да в XIX век, ведь в Доме станционного смотрителя работает школа юных почтарей. Здесь собирается окрестная детвора, коротает нескончаемые осенние вечера и узнает о прошлом. Около огромной русской печи хозяйничает стайка девочек. Меня приглашают к столу, уставленного разносолами. "Поговорим о сладостях", "что ели наши бабушки" - это одни из многих направлений деятельности фольклорной школы Выры. И, конечно, здесь навсегда и прочно поселились сказки и легенды, суеверия и пословицы, старинные обряды. Здесь живет история, которую сотрудники музея щедро дарят своим подопечным. От них, как они сами говорят, "отбоя нет".

Вот комната Дуни, чистенькая, светлая, с безделушками на дряхлом, крытом старинным кружевом комоде. Дальше смотрительская с накрытым для путешественника столом с восхитительным пузатым медным самоваром. Ну а главный экспонат - столик смотрителя, в красном углу, под иконой. На нем - подорожная "коллежского секретаря Александра Пушкина, отправленного по надобностям службы к главному попечителю Южного края России генерал-лейтенанту Инзову 5 мая 1820 года". Пушкин проезжал Выру не менее тринадцати раз, о чем свидетельствуют подорожные. Исторические документы, подлинные аксессуары быта и художественные образы так гармонично сосуществуют в уютном музее, что исчезает даже хрупкая грань между подлинной историей и ее литературными образами. Потому нет ничего удивительного, что жители Выры - и взрослые, и дети - рассказывают историю "своего земляка" Самсона Вырина как быль. И музей воспринимается ими, кажется, как новая жизнь старой станции. Кстати, архивные свидетельства доносят до нас и такой факт: в 20-е годы XIX столетия служил в Выре Тимофей Садовский и имел он единственную красавицу дочь...

А гулять жители Выры и многочисленные летние дачники ходят через мост, на другой берег, где гордо смотрится в воды реки изумительный дом с белоснежным бельведером. Дом Набоковых, почти дотла сгоревший несколько лет назад, своим обугленным остовом тяжко поражавший даже самого черствого душой проезжего, наконец восстановлен. В это невозможно было бы поверить, если бы не рождественский архитектор Александр Семочкин, со своими подопечными возродивший набоковскую усадьбу, а вместе с ней и память из пепла. Вновь устремляется в высь фонарь бельведера, вновь в белое оделись обугленные колонны. Уже сложены печи, настелены полы в библиотеке хозяина и будуаре. В двусветном зале еще нет потолка, но явно ощутимо предчувствие трудного праздника. А вот и гостиная, о которой Набоков вспомнит: "В гостиной незабвенной, в усадьбе, у себя в раю".

"Мы уже начинаем водить экскурсии, ибо сюда в усадьбу Набоковых опять вернулась чудная атмосфера. Здесь воссоздается музей дворянского быта", - рассказывает сотрудница музея Наталья Антонова. - Уже сейчас сюда просто приходят люди - посидеть, почитать стихи, о чем-то вспомнить". В окна стучится облетающая листва, отбрасывают тени трепетные ветви ольхи и черемухи и всплывает в памяти набоковская строчка: "Тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки". Поднимаюсь на бельведер. Стекло окна слезится от хмурого дождичка, и пейзаж за окном оттого чуть размыт. Но сквозь расстояния (или время?) все же видны другие берега.