Subject
guardian angel in The Event; sultan in The Waltz Invention
From
Date
Body
Трощейкин. (Мешаеву.) Видите, до чего дошло: пришлось нанять ангела-хранителя. (Act Three)
Troshcheykin calls Barboshin (the private detective whom he hired to protect himself from Barbashin) his "guardian angel."
In Lermontov's poem Svidanie ("The Tryst," 1841) angely-khraniteli (the guardian angels) are talking to children:
Летают сны-мучители
Над грешными людьми,
И ангелы-хранители
беседуют с детьми.
The tormenting dreams
Fly over sinful people.
And guardian angels
Are talking to children.
Barboshin's name and patronymic, Alfred Afanasievich, seems to hint at Alfred de Musset (1810-57) and at Afanasiy Afanasievich Fet (Shenshin, 1820-92). According to Barboshin, he too was a poet, student and dreamer:
Барбошин. Узнаю в вас мою молодость. И я был таков - поэт, студент, мечтатель... Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку... Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Act Three)
In his narrative poem in octaves Student ("The Student," 1884) Fet mentions Lermontov, Byron and Musset:
Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи
Нас удручали. Он долбил тетрадки
Да Гегеля читал; а я стихи
Кропал; стихи не выходили гладки.
Но, боже мой, как много чепухи
Болтали мы; как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.
...how sweet seemed to us
all the poets who had affected us:
Lermontov, and Byron, and Musset.
Барбошин (исследуя башмак). Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь... Хорошо, дайте это... Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имён. Но вы, вероятно, её знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трёх лет, блондинка с болонкой. (Act Three)
Barboshin mentions the adulterous blondinka s bolonkoy (a blonde with the lap-dog) of twenty three who lives in the same street as the Troshcheykins. Her name, Tamara Georgievna Grekov, seems to hint at Lermontov and at Byron. Tamara is a character in Lermontov's Demon (1829-40) and the eponymous queen in a poem (1841) by Lermontov. Another famous poem by Lermontov begins as follows:
Нет, я не Байрон, я другой
ещё неведомый избранник,
как он, гонимый миром странник,
но только с русскою душой.
No, I'm not Byron; I'm another
yet unkonwn choice for sacred dole,
Like him - a persecuted stranger,
But only with the Russian soul.
The patronymic Georgievna hints at Byron's first name (George), the surname Grekov comes from grek (Greek). In his Ode to Count Khvostov (1825) Pushkin mentions greki (the Greeks) and Lord Byron ("Beyron, Phoebus' model") who died in Greece:
Султан ярится. Кровь Эллады
И резвоскачет, и кипит.
Открылись грекам древни клады,
Трепещет в Стиксе лютый Пит.
И се — летит продерзко судно
И мещет громы обоюдно.
Се Бейрон, Феба образец.
Притек, но недуг быстропарный,
Строптивый и неблагодарный
Взнес смерти на него резец.
Певец бессмертный и маститый,
Тебя Эллада днесь зовёт
На место тени знаменитой,
Пред коей Цербер днесь ревёт.
Как здесь, ты будешь там сенатор,
Как здесь, почтенный литератор,
Но новый лавр тебя ждет там,
Где от крови земля промокла:
Перикла лавр, лавр Фемистокла;
Лети туда, Хвостов наш! сам...
The first word in Pushkin's parodic ode is sultan. In Izobretenie Val'sa (The Waltz Invention) Son (in the English version, Trance) calls Waltz "sultan:"
Вальс. Отвяжитесь, вон! Сон, что это за кошмар! Как ты смел, негодяй... (Срывает маску.) Я требовал тридцать юных красавиц, а вы мне привели двух шлюх и трёх уродов... Я вас рассчитаю! Вы предатель!
Сон. Уходите, красотки. Султан не в духах. (Act Three)
In his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions lavr Perikla (Pericles' laurel). In The Waltz Invention the Colonel wants to meet his former chief, the Minister of War, near the statue of Pericles:
Полковник (к министру). Я ещё увижу вас? На минуточку, может быть? В галерее, скажем, -- знаете, у статуи Перикла?
Вальс. Никаких статуй. Ступайте. (ibid.)
In his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions Cerberus, the dog that nowadays revyot (howls) before Byron's shade. In The Event Ryovshin, Lyubov's lover whose name comes from revet' ("to howl," etc.), promises to be like Cerberus:
Рёвшин. Увидите, буду как цербер. (Уходит.) (Act Two)
Byron is the author of The Waltz (1813), Stanzas to Augusta (1816) and Epistle to Augusta (1816). The action in The Event takes place in August.
The last word in Pushkin's Ode to Count Khvostov is Kharon:
И да блюдут твой мирный сон
Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,
Гебея, Псиша, Крон, Астрея,
Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.
Charon (or Kharon) is the ferryman of Hades who carries souls of the newly deceased across the rivers Styx and Acheron. Temnota i parom (darkness and ferry) is the opening line of the song that in The Waltz Invention the fat whore sings:
Толстая (начинает вдруг петь, -- на мотив "Отойди, не гляди").
Темнота и паром,
и вдали огоньки,
и прощанье навек
у широкой реки.
И поёт человек
неизвестный вдали...
Я держала тебя,
но тебя увели...
Только волны, дробя
отраженья огней,
только крики солдат
да бряцанье цепей
в темноте мне твердят,
что вся жизнь моя -- прах,
что увозит паром
удальца в кандалах...
Вальс. Странная песня! Грустная песня! Боже мой -- я что-то вспоминаю... Ведь я знаю эти слова... Да, конечно! Это мои стихи... Мои! (Act Three)
According to Waltz who suddenly recognizes the words of this sad song, he himself had composed them.
Барбошин. Вы можете абсолютно не волноваться, мадам. Можете спокойно лечь спатки, а в случае бессонницы наблюдать за мной из окна. Сегодня луна, и получится эффектно. Ещё одно замечание: обычно беру задаток, а то бывает, что охраняемый ни с того ни с сего исчезает... Но вы так хороши, и ночь такая
лунная, что я как-то стесняюсь поднимать этот вопрос. (Act Three)
As he speaks to Lyubov', Barboshin quotes a line from Apollon Grigoriev's popular romance O, govori khot' ty so mnoy ("O you, at least, do talk to me..." 1857): a noch' takaya lunnaya (and the night is so full with moonlight). In their youth Fet and Grigoriev were close friends. In Fet's Student the sudent's best friend (whose parents' Moscow house is described in the poem) is Apollon Grigoriev:
Я был студентом. Жили мы вдвоём
С товарищем московским в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле -
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными - таков наш был девиз.
In The Sudent Fet mentions, among other dances, the waltz:
"Пойдёмте вальс! Вы не хотите? Нет?
Но вы должны, - ведь я вознегодую...
Вы сердитесь за давешний ответ?"
-"Я не сержусь; я просто не танцую".
-"Ну, дайте ж руку! ссориться не след.
Та к сердцу ближе. Руку ту - другую".
И без перчатки стала хлопотать,
Чтобы с моей руки перчатку снять.
In The Waltz Invention the action seems to take place in a dream of Troshcheykin's wife Lyubov' (who dreams of Barbashin dreaming of Waltz). Apollon Grigoriev translated into Russian Shakespeare's play A Midsummer Night's Dream. And it was Grigoriev who said that Pushkin was nashe vsyo ("our all").
Ryovshin was shafer (a bachelor who holds the wedding crown over the bride's head) at Troshcheykin's wedding:
Рёвшин. Всё изволите шутить, Алексей Максимович. Нет. Просто вспомнил, как был у вас шафером и всё такое. Бывают такие дни, когда вспоминаешь. (Act One)
In Fet's Student the author is a shafer at Liza's wedding:
"Вот, Лизанька, бог дал и женишка!
А вы её, мой милый, берегите:
Ребёнок ведь! Немножечко дика,
Неопытна, - на нас уж не взыщите".
А мне её отец:"Вы старика
Утешьте, вы и ей не откажите:
Мы с Лизою решились вас просить
С крестовым братом шаферами быть.
In The Event Liza is the name of Vera's maidservant who knows Barbashin's old house-keeper:
Вера. Она как-то рекомендовала Лизу Станиславским, а я её от них получила. Я как сегодня пришла от тебя, застала её за оживленной беседой с дворником.
Барбашин да Барбашин -- сплошное бормотание. Словом, оказывается, что он приехал без предупреждения, вчера около семи вечера, но всё было в полном
порядке, так как экономка там всё время жила. (Act One)
According to Vera, she got Liza from the Stanislavskis. In A. S. Griboedov's comedy in verse Gore ot uma ("Woe from Wit," 1824) Liza is the maid in Famusov's house. Stanislavski (stage name of K. S. Alekseev, 1863-38, the actor and director who founded the Moscow Art Theater) directed a stage version of Gore ot uma. The name Grib (of one of the eleven generals in The Waltz Invention) can hint at Griboedov. The characters in Gore ot uma include Colonel Skalozub ("Mr. Bareteeth"). In a footnote to his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions Kuechelbecker's epistle to Griboedov:
Слово [резвоскачет], употреблённое весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову.
Pushkin speaks of Griboedov (Pushkin's namesake, incidentally) in his Puteshestvie v Arzrum ("The Voyage to Erzerum," 1835):
Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. — Откуда вы? — спросил я их. — Из Тегерана. — Что вы везёте? — Грибоеда. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед от’ездом его в Персию.
Он был печален, и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить, он мне сказал: Vous ne connaissez pas ces gens-la: vous verrez qu’il faudra jouer des couteaux. Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междуусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею.
Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, все в нём было необыкновенно привлекательно. Рождённый с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, когда случалось им говорить о нём, как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе, и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском Телеграфе».
Впрочем, уважение наше к славе происходит, может быть, от самолюбия: в состав славы входит и наш голос.
Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостью и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностью, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединенных неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия «Горе от ума» произвела неописанное действие и вдруг поставила его на ряду с первыми нашими поэтами. Через несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны.
The Russian envoy in Persia, Griboedov was killed by the mob in Teheran. His dead body was identified because the little finger of his left hand was maimed in his duel (the famous "Duel of Four") with Yakubovich:
Sheremetev's death [in his duel with Zavadovski] delayed the Yakubovich-Griboedov meeting; it took place a year later (Oct. 23, 1818) in Tiflis; the great marksman, knowing how much the great writer liked to play the piano, neatly wounded him in the palm of the left hand, crippling the fifth digit; it did not prevent Griboedov from going on with his musical improvising, but some ten years later this contracted finger provided the sole means of identifying his body, horribly mutilated by a Persian mob in an anti-Russian riot at Teheran, where he was envoy. On June 11, 1829, when traveling south from Georgia, through Armenia, on his way to Erzerum, Pushkin, who had known Griboedov since 1817, chanced to meet, at a turn of the road, the cart drawn by two bullocks that was carrying Griboedov's body to Tiflis. (EO Commentary, II, pp. 89-90)
Griboedov is the author of two waltzes. In Blok's poem Vozmezdie ("Retribution," 1910-21) the hero's father (Demon) sees Gore ot uma in his dreams:
Его прозрения глубоки,
Но их глушит ночная тьма,
И в снах холодных и жестоких
Он видит "Горе от ума".
and in his cold and cruel dreams
he sees Woe from Wit. (Chapter Three)
Blok is the author of Angel-khranitel' ("The Guardian Angel," 1906), a poem addressed to Lyubov' Mendeleev (the poet's wife), and of a biographical essay Sud'ba Apollona Grigorieva ("The Destiny of Apollon Grigoriev," 1915).
Трощейкин. Смотрите, как забавно.
Мешаев Второй. Не понимаю. Луна, улица. Это скорее грустно.
Трощейкин. Видите - ходит. От! Перешёл. Опять. Очень успокоительное явление.
Мешаев Второй. Запоздалый гуляка. Тут, говорят, здорово пьют... (Act Three)
"Moon" and "street" mentioned by Meshaev the Second bring to mind Blok's famous poem (from the cycle "The Dances of Death," 1912-14):
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века -
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь - начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Night, street, lamp, drugstore,
A dull and meaningless light.
Go on and live another quarter century -
Nothing will change. There's no way out.
You'll die, then start from the beginning,
It will repeat, just like before:
Night, icy ripples on a canal,
Drugstore, street, lamp.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
Troshcheykin calls Barboshin (the private detective whom he hired to protect himself from Barbashin) his "guardian angel."
In Lermontov's poem Svidanie ("The Tryst," 1841) angely-khraniteli (the guardian angels) are talking to children:
Летают сны-мучители
Над грешными людьми,
И ангелы-хранители
беседуют с детьми.
The tormenting dreams
Fly over sinful people.
And guardian angels
Are talking to children.
Barboshin's name and patronymic, Alfred Afanasievich, seems to hint at Alfred de Musset (1810-57) and at Afanasiy Afanasievich Fet (Shenshin, 1820-92). According to Barboshin, he too was a poet, student and dreamer:
Барбошин. Узнаю в вас мою молодость. И я был таков - поэт, студент, мечтатель... Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку... Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Act Three)
In his narrative poem in octaves Student ("The Student," 1884) Fet mentions Lermontov, Byron and Musset:
Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи
Нас удручали. Он долбил тетрадки
Да Гегеля читал; а я стихи
Кропал; стихи не выходили гладки.
Но, боже мой, как много чепухи
Болтали мы; как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.
...how sweet seemed to us
all the poets who had affected us:
Lermontov, and Byron, and Musset.
Барбошин (исследуя башмак). Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь... Хорошо, дайте это... Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имён. Но вы, вероятно, её знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трёх лет, блондинка с болонкой. (Act Three)
Barboshin mentions the adulterous blondinka s bolonkoy (a blonde with the lap-dog) of twenty three who lives in the same street as the Troshcheykins. Her name, Tamara Georgievna Grekov, seems to hint at Lermontov and at Byron. Tamara is a character in Lermontov's Demon (1829-40) and the eponymous queen in a poem (1841) by Lermontov. Another famous poem by Lermontov begins as follows:
Нет, я не Байрон, я другой
ещё неведомый избранник,
как он, гонимый миром странник,
но только с русскою душой.
No, I'm not Byron; I'm another
yet unkonwn choice for sacred dole,
Like him - a persecuted stranger,
But only with the Russian soul.
The patronymic Georgievna hints at Byron's first name (George), the surname Grekov comes from grek (Greek). In his Ode to Count Khvostov (1825) Pushkin mentions greki (the Greeks) and Lord Byron ("Beyron, Phoebus' model") who died in Greece:
Султан ярится. Кровь Эллады
И резвоскачет, и кипит.
Открылись грекам древни клады,
Трепещет в Стиксе лютый Пит.
И се — летит продерзко судно
И мещет громы обоюдно.
Се Бейрон, Феба образец.
Притек, но недуг быстропарный,
Строптивый и неблагодарный
Взнес смерти на него резец.
Певец бессмертный и маститый,
Тебя Эллада днесь зовёт
На место тени знаменитой,
Пред коей Цербер днесь ревёт.
Как здесь, ты будешь там сенатор,
Как здесь, почтенный литератор,
Но новый лавр тебя ждет там,
Где от крови земля промокла:
Перикла лавр, лавр Фемистокла;
Лети туда, Хвостов наш! сам...
The first word in Pushkin's parodic ode is sultan. In Izobretenie Val'sa (The Waltz Invention) Son (in the English version, Trance) calls Waltz "sultan:"
Вальс. Отвяжитесь, вон! Сон, что это за кошмар! Как ты смел, негодяй... (Срывает маску.) Я требовал тридцать юных красавиц, а вы мне привели двух шлюх и трёх уродов... Я вас рассчитаю! Вы предатель!
Сон. Уходите, красотки. Султан не в духах. (Act Three)
In his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions lavr Perikla (Pericles' laurel). In The Waltz Invention the Colonel wants to meet his former chief, the Minister of War, near the statue of Pericles:
Полковник (к министру). Я ещё увижу вас? На минуточку, может быть? В галерее, скажем, -- знаете, у статуи Перикла?
Вальс. Никаких статуй. Ступайте. (ibid.)
In his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions Cerberus, the dog that nowadays revyot (howls) before Byron's shade. In The Event Ryovshin, Lyubov's lover whose name comes from revet' ("to howl," etc.), promises to be like Cerberus:
Рёвшин. Увидите, буду как цербер. (Уходит.) (Act Two)
Byron is the author of The Waltz (1813), Stanzas to Augusta (1816) and Epistle to Augusta (1816). The action in The Event takes place in August.
The last word in Pushkin's Ode to Count Khvostov is Kharon:
И да блюдут твой мирный сон
Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,
Гебея, Псиша, Крон, Астрея,
Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.
Charon (or Kharon) is the ferryman of Hades who carries souls of the newly deceased across the rivers Styx and Acheron. Temnota i parom (darkness and ferry) is the opening line of the song that in The Waltz Invention the fat whore sings:
Толстая (начинает вдруг петь, -- на мотив "Отойди, не гляди").
Темнота и паром,
и вдали огоньки,
и прощанье навек
у широкой реки.
И поёт человек
неизвестный вдали...
Я держала тебя,
но тебя увели...
Только волны, дробя
отраженья огней,
только крики солдат
да бряцанье цепей
в темноте мне твердят,
что вся жизнь моя -- прах,
что увозит паром
удальца в кандалах...
Вальс. Странная песня! Грустная песня! Боже мой -- я что-то вспоминаю... Ведь я знаю эти слова... Да, конечно! Это мои стихи... Мои! (Act Three)
According to Waltz who suddenly recognizes the words of this sad song, he himself had composed them.
Барбошин. Вы можете абсолютно не волноваться, мадам. Можете спокойно лечь спатки, а в случае бессонницы наблюдать за мной из окна. Сегодня луна, и получится эффектно. Ещё одно замечание: обычно беру задаток, а то бывает, что охраняемый ни с того ни с сего исчезает... Но вы так хороши, и ночь такая
лунная, что я как-то стесняюсь поднимать этот вопрос. (Act Three)
As he speaks to Lyubov', Barboshin quotes a line from Apollon Grigoriev's popular romance O, govori khot' ty so mnoy ("O you, at least, do talk to me..." 1857): a noch' takaya lunnaya (and the night is so full with moonlight). In their youth Fet and Grigoriev were close friends. In Fet's Student the sudent's best friend (whose parents' Moscow house is described in the poem) is Apollon Grigoriev:
Я был студентом. Жили мы вдвоём
С товарищем московским в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле -
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными - таков наш был девиз.
In The Sudent Fet mentions, among other dances, the waltz:
"Пойдёмте вальс! Вы не хотите? Нет?
Но вы должны, - ведь я вознегодую...
Вы сердитесь за давешний ответ?"
-"Я не сержусь; я просто не танцую".
-"Ну, дайте ж руку! ссориться не след.
Та к сердцу ближе. Руку ту - другую".
И без перчатки стала хлопотать,
Чтобы с моей руки перчатку снять.
In The Waltz Invention the action seems to take place in a dream of Troshcheykin's wife Lyubov' (who dreams of Barbashin dreaming of Waltz). Apollon Grigoriev translated into Russian Shakespeare's play A Midsummer Night's Dream. And it was Grigoriev who said that Pushkin was nashe vsyo ("our all").
Ryovshin was shafer (a bachelor who holds the wedding crown over the bride's head) at Troshcheykin's wedding:
Рёвшин. Всё изволите шутить, Алексей Максимович. Нет. Просто вспомнил, как был у вас шафером и всё такое. Бывают такие дни, когда вспоминаешь. (Act One)
In Fet's Student the author is a shafer at Liza's wedding:
"Вот, Лизанька, бог дал и женишка!
А вы её, мой милый, берегите:
Ребёнок ведь! Немножечко дика,
Неопытна, - на нас уж не взыщите".
А мне её отец:"Вы старика
Утешьте, вы и ей не откажите:
Мы с Лизою решились вас просить
С крестовым братом шаферами быть.
In The Event Liza is the name of Vera's maidservant who knows Barbashin's old house-keeper:
Вера. Она как-то рекомендовала Лизу Станиславским, а я её от них получила. Я как сегодня пришла от тебя, застала её за оживленной беседой с дворником.
Барбашин да Барбашин -- сплошное бормотание. Словом, оказывается, что он приехал без предупреждения, вчера около семи вечера, но всё было в полном
порядке, так как экономка там всё время жила. (Act One)
According to Vera, she got Liza from the Stanislavskis. In A. S. Griboedov's comedy in verse Gore ot uma ("Woe from Wit," 1824) Liza is the maid in Famusov's house. Stanislavski (stage name of K. S. Alekseev, 1863-38, the actor and director who founded the Moscow Art Theater) directed a stage version of Gore ot uma. The name Grib (of one of the eleven generals in The Waltz Invention) can hint at Griboedov. The characters in Gore ot uma include Colonel Skalozub ("Mr. Bareteeth"). In a footnote to his Ode to Count Khvostov Pushkin mentions Kuechelbecker's epistle to Griboedov:
Слово [резвоскачет], употреблённое весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову.
Pushkin speaks of Griboedov (Pushkin's namesake, incidentally) in his Puteshestvie v Arzrum ("The Voyage to Erzerum," 1835):
Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. — Откуда вы? — спросил я их. — Из Тегерана. — Что вы везёте? — Грибоеда. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед от’ездом его в Персию.
Он был печален, и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить, он мне сказал: Vous ne connaissez pas ces gens-la: vous verrez qu’il faudra jouer des couteaux. Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междуусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею.
Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, все в нём было необыкновенно привлекательно. Рождённый с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, когда случалось им говорить о нём, как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе, и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском Телеграфе».
Впрочем, уважение наше к славе происходит, может быть, от самолюбия: в состав славы входит и наш голос.
Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостью и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностью, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединенных неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия «Горе от ума» произвела неописанное действие и вдруг поставила его на ряду с первыми нашими поэтами. Через несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны.
The Russian envoy in Persia, Griboedov was killed by the mob in Teheran. His dead body was identified because the little finger of his left hand was maimed in his duel (the famous "Duel of Four") with Yakubovich:
Sheremetev's death [in his duel with Zavadovski] delayed the Yakubovich-Griboedov meeting; it took place a year later (Oct. 23, 1818) in Tiflis; the great marksman, knowing how much the great writer liked to play the piano, neatly wounded him in the palm of the left hand, crippling the fifth digit; it did not prevent Griboedov from going on with his musical improvising, but some ten years later this contracted finger provided the sole means of identifying his body, horribly mutilated by a Persian mob in an anti-Russian riot at Teheran, where he was envoy. On June 11, 1829, when traveling south from Georgia, through Armenia, on his way to Erzerum, Pushkin, who had known Griboedov since 1817, chanced to meet, at a turn of the road, the cart drawn by two bullocks that was carrying Griboedov's body to Tiflis. (EO Commentary, II, pp. 89-90)
Griboedov is the author of two waltzes. In Blok's poem Vozmezdie ("Retribution," 1910-21) the hero's father (Demon) sees Gore ot uma in his dreams:
Его прозрения глубоки,
Но их глушит ночная тьма,
И в снах холодных и жестоких
Он видит "Горе от ума".
and in his cold and cruel dreams
he sees Woe from Wit. (Chapter Three)
Blok is the author of Angel-khranitel' ("The Guardian Angel," 1906), a poem addressed to Lyubov' Mendeleev (the poet's wife), and of a biographical essay Sud'ba Apollona Grigorieva ("The Destiny of Apollon Grigoriev," 1915).
Трощейкин. Смотрите, как забавно.
Мешаев Второй. Не понимаю. Луна, улица. Это скорее грустно.
Трощейкин. Видите - ходит. От! Перешёл. Опять. Очень успокоительное явление.
Мешаев Второй. Запоздалый гуляка. Тут, говорят, здорово пьют... (Act Three)
"Moon" and "street" mentioned by Meshaev the Second bring to mind Blok's famous poem (from the cycle "The Dances of Death," 1912-14):
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века -
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь - начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Night, street, lamp, drugstore,
A dull and meaningless light.
Go on and live another quarter century -
Nothing will change. There's no way out.
You'll die, then start from the beginning,
It will repeat, just like before:
Night, icy ripples on a canal,
Drugstore, street, lamp.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L