In VN’s novel Priglashenie na kazn’ (“Invitation to a Beheading,” 1935) Cincinnatus lives in the world of souls transparent to one other:
Цинциннат родился от безвестного прохожего и детство провёл в большом общежитии за Стропью (только уже на третьем десятке он познакомился мимоходом со щебечущей, щупленькой, еще такой молодой на вид Цецилией Ц., зачавшей его ночью на Прудах, когда была совсем девочкой). С ранних лет, чудом смекнув опасность, Цинциннат бдительно изощрялся в том, чтобы скрыть некоторую свою особость. Чужих лучей не пропуская, а потому, в состоянии покоя, производя диковинное впечатление одинокого темного препятствия в этом мире прозрачных друг для дружки душ, он научился все-таки притворяться сквозистым, для чего прибегал к сложной системе как бы оптических обманов, но стоило на мгновение забыться, не совсем так внимательно следить за собой, за поворотами хитро освещенных плоскостей души, как сразу поднималась тревога. В разгаре общих игр сверстники вдруг от него отпадали, словно почуя, что ясность его взгляда да голубизна висков - лукавый отвод и что в действительности Цинциннат непроницаем. Случалось, учитель среди наступившего молчания, в досадливом недоумении, собрав и наморщив все запасы кожи около глаз, долго глядел на него и наконец спрашивал:
- Да что с тобой, Цинциннат?
Тогда Цинциннат брал себя в руки и, прижав к груди, относил в безопасное место.
Cincinnatus was the son of an unknown transient and spent his childhood in a large institution beyond the Strop River (only in his twenties did he casually meet twittering, tiny, still so young-looking Cecilia C., who had conceived him one night at the Ponds when she was still in her teens). From his earliest years Cincinnatus, by some strange and happy chance comprehending his danger, carefully managed to conceal a certain peculiarity. He was impervious to the rays of others, and therefore produced when off his guard a bizarre impression, as of a lone dark obstacle in this world of souls transparent to one other; he learned however to feign translucence, employing a complex system of optical illusions, as it were — but he had only to forget himself, to allow a momentary lapse in self control, in the manipulation of cunningly illuminated facets and angles at which he turned his soul, and immediately there was alarm. In the midst of the excitement of a game his coevals would suddenly forsake him, as if they had sensed that his lucid gaze and the azure of his temples were but a crafty deception and that actually 'Cincinnatus was opaque. Sometimes, in the midst of a sudden silence, the teacher, in chagrined perplexity, would gather up the reserves of skin around his eyes, gaze at him for a long while, and finally say:
‘What is wrong with you, Cincinnatus?’
Then Cincinnatus would take hold of himself, and clutching his own self to his breast, would remove that self to a safe place. (Chapter II)
In a letter of Aug. 30, 1898, to Lydia Avilov Chekhov quotes the Russian saying chuzhaya dusha – potyomki (you cannot read in another’s soul):
Что же касается всего прочего — равнодушия, скуки, того, что талантливые люди живут и любят только в мире своих образов и фантазий, — могу сказать одно: чужая душа потёмки.
In a letter of Feb. 18, 1889, to Leontiev-Shcheglov (a fellow writer who nicknamed Chekhov Potyomkin) Chekhov says that he is not Potyomkin, but Cincinnatus:
Голова моя занята мыслями о лете и даче. Денно и нощно мечтаю о хуторе. Я не Потёмкин, а Цинцинат. Лежанье на сене и пойманный на удочку окунь удовлетворяют моё чувство гораздо осязательнее, чем рецензии и аплодирующая галерея. Я, очевидно, урод и плебей.
In the name Potyomkin there is potyomki (darkness).
In VN’s novel Ada (1969) Van Veen describes his performance in variety shows as Mascodagama (Van’s stage name) and mentions “the dagger of Prince Potyomkin, a mixed-up kid from Sebastopol, Id.:”
Dear Mr. ‘Vascodagama’ received an invitation to Windsor Castle from its owner, a bilateral descendant of Van’s own ancestors, but he declined it, suspecting (incorrectly, as it later transpired) the misprint to suggest that his incognito had been divulged by one of the special detectives at Chose — the same, perhaps, who had recently saved the psychiatrist P.O. Tyomkin from the dagger of Prince Potyomkin, a mixed-up kid from Sebastopol, Id. (1.30)
Maska (“The Mask,” 1884) is a story by Chekhov. In his memoir essay “On Chekhov” (included in his book “At Cemeteries,” 1921) Vasiliy Nemirovich-Danchenko quotes the words of Chekhov who in jest compared himself to Vasco da Gama:
-- А то ещё куда меня гонят? В Африку. Что я Васко да Гама, что ли? Ведь это, слушайте же, в опере хорошо... Ни за что не поеду. Тоже нашли Стенли. Пусть Василий Иванович едет. Его мамка в детстве ушибла. Ему чем дальше, тем лучше... А я ни за что. Мало я черномази видал! Даже если мне ещё тарелку гречневой каши дадут, не поеду!