Subject
Olga in The Waltz Invention; Onegin in The Event
From
Date
Body
According to Isabella (in VN’s play “The Waltz Invention,” 1938, one of
the five whores procured by Son), she is seventeen and her sister Olga
(whose father was a Russian Prince) is a year older:
Вальс (к одной из двух, помоложе). Как ваше
имя?
Та. Изабелла. Но клиенты меня зовут просто
Белка.
Вальс. Боже мой... (Ко второй.) А ваше?
Вторая. Ольга. Мой отец был русский князь.
Дайте папироску.
Вальс. Я не курю. Сколько вам лет?
Изабелла. Мне семнадцать, а сестра на год
старше. (Act Three)
17 + 1 = 18. In Pushkin’s Eugene Onegin Lenski (who is in love with Olga,
the younger of the Larin sisters) is eighteen, when he challenges Onegin to
a duel:
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
And serve him right: on strict examination,
he, having called his own self to a secret court,
accused himself of much:
First, it had been already wrong of him
to make fun of a timid, tender love
so casually yesternight;
and secondly: why, let a poet
indulge in nonsense! At eighteen
'tis pardonable. Eugene,
loving the youth with all his heart,
ought to have shown himself to be
no bandyball of prejudices,
no fiery boy, no scrapper, but a man
of honor and of sense. (Six: X)
Displeased with himself, Onegin compares himself to myachik predrassuzhdeniy
(a bandyball of prejudices) and to pylkiy mal’chik (a fiery boy). At the
end of his poem Prochti i katay v Parizh i v Kitay (“Read and Go to Paris
and to China,” 1927) Mayakovski explains to the children that the Earth is
krugla (round) and compares it to myachik v ruke u mal’chika (a little ball
in a boy’s hand):
А я ему:
― Потому,
что земля кругла,
нет на ней угла ―
вроде мячика
в руке у мальчика.
The adjective kruglyi (round) comes from the noun krug (circle). In the
above quoted stanza of EO Pushkin uses the words vo-pervykh (in the first
place) and vo-vtorykh (in the second place). In VN’s story Krug (“The
Circle,” 1936) the first word is vo-vtorykh and the last sentence begins
with the word vo-pervykh:
Во-вторых: потому что в нём разыгралась бе
шеная тоска по России.
In the second place, because he was possessed by a sudden mad hankering
after Russia.
Во-первых, потому что Таня оказалась тако
й же привлекательной, такой же неуязвимо
й, как и некогда.
In the first place, because Tanya had remained as enchanting and as
invulnerable as she had been in the past.
A namesake of Tatiana Larin (in Pushkin’s EO Olga’s elder sister who
marries Prince N.), Tanya Godunov-Cherdyntsev (the first love of Innokentiy,
the protagonist in “The Circle”) is the sister of Fyodor Konstantinovich
Godunov-Cherdyntsev, the main character and narrator in VN’s novel Dar
(“The Gift,” 1937). Fyodor’s first collection of poetry begins with the
poem Propavshiy myach (“The Lost Ball”):
Мяч закатился мой под нянин
комод, и на полу свеча
тень за концы берет и тянет
туда, сюда, -- но нет мяча.
Потом там кочерга кривая
гуляет и грохочет зря --
и пуговицу выбивает,
а погодя полсухаря.
Но вот выскакивает сам он
в трепещущую темноту, --
через всю комнату, и прямо
под неприступную тахту.
My ball has rolled under Nurse's commode.
On the floor a candle
Tugs at the end of the shadow
This way and that, but the ball is gone.
Then comes the crooked poker.
It potters and clutters in vain,
Knocks out a button
And then half a zwieback.
Suddenly out darts the ball
Into the quivering darkness,
Crosses the whole room and promptly goes under
The impregnable sofa.
and ends with the poem O myache naydennom (“About the Found Ball”):
Одни картины да киоты
в тот год остались на местах,
когда мы выросли, и что-то
случилось с домом: второпях
все комнаты между собою
менялись мебелью своей
шкапами, ширмами, толпою
неповоротливых вещей.
И вот тогда-то, под тахтою,
на обнажившемся полу,
живой, невероятно-милый,
он обнаружился в углу.
Only pictures and ikons remained
In their places that year
When childhood was ended, and something
Happened to the old house: in a hurry
All the rooms with each other
Were exchanging their furniture,
Cupboards and screens, and a host
Of unwieldy big things:
And it was then that from a sofa,
On the suddenly unmasked parquet
Alive, and incredibly dear,
It was revealed in a corner. (Chapter One)
In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) the portrait-painter
Troshcheykin works on a painting Mal’chik s pyat’yu myachami (“The Boy
with Five Balls”). At Antonina Pavlovna’s birthday party, while Lyubov’s
and Vera’s mother is reading to the guests her fairy tale Voskresayushchiy
lebed’ (“The Resurrecting Swan”), Troshcheykin tells his wife that they
are absolutely alone and Lyubov’ replies that these are dva odinochestva
(two solitudes) and both are sovsem krugly (perfectly round):
Трощейкин. Нам нужно бежать...
Любовь. Да, да, да!
Трощейкин. ...бежать, -- а мы почему-то медли
м под пальмами сонной Вампуки. Я чувствую,
что надвигается...
Любовь. Опасность? Но какая? О, если б ты мо
г понять!
Трощейкин. Опасность, столь же реальная, к
ак наши руки, плечи, щёки. Люба, мы соверше
нно одни.
Любовь. Да, одни. Но это два одиночества, и
оба совсем круглы. Пойми меня!
Трощейкин. Одни на этой узкой освещённой
сцене. Сзади -- театральная ветошь всей на
шей жизни, замёрзшие маски второстепенно
й комедии, а спереди -- тёмная глубина и гл
аза, глаза, глаза, глядящие на нас, ждущие
нашей гибели. (Act Two)
Troshcheykin mentions glaza (the eyes) looking at him and at Lyubov’ and
expecting their death and repeats this word three times.
At the end of his poem Neskol’ko slov obo mne samom (“A Few Words about
Myself,” 1913) Mayakovski says that he is as odinok (lonely), as posledniy
glaz (the last eye) of a man who goes towards blind people:
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!
Mayakovski’s poem begins as follows:
Я люблю смотреть, как умирают дети.
I like to see how children die.
At the beginning of “The Event” Lyubov’ mentions detskie myachi
(children’s balls) that tear her to pieces because she cannot forget her
little son who died three years ago, at the age of two (and who would have
been five on the day after tomorrow):
Любовь. Есть вещи, которые меня терзают.
Трощейкин. Какие вещи?
Любовь. Хотя бы эти детские мячи. Я не мог
у. Сегодня мамино рождение, значит, послез
автра ему было бы пять лет. Пять лет. Подум
ай. (Act One)
In Act Two, as she speaks to her husband, and in Act Three, in a dialogue
with her mother, Lyubov’ quotes Princess N.’s words in Chapter Eight of
Pushkin’s EO: “Onegin, I was younger then, I [was, I daresay,]
better-looking” (XLIII: 1-2). It seems to me that on her dead son’s fifth
birthday Lyubov’ stabs herself and, in the “sleep of death,” dreams of
Salvator Waltz (the main character in “The Waltz Invention” whose real
name we never learn). The reporter who runs errands for Waltz, Son (in the
English version, Trance) brings to mind chudnyi son (a wondrous dream) that
Tatiana dreams in Chapter Five of Pushkin’s EO. In Tatiana’s prophetic
dream Onegin stabs Lenski.
Lyubov’ is twenty-five when she commits suicide. The action in “The
Event” takes place in August of 1938. Lyubov’ was born in 1913 (the year
in which Mayakovski wrote his poem “A Few Words about Myself”).
Mayakovski’s autobiography is entitled Ya sam (“Myself,” 1928). VN’s
“late namesake” shot himself dead on April 14, 1930, exactly five years
after the day on which VN married Vera Slonim.
In “The Waltz Invention” the action takes place in spring (the Colonel
mentions spring and the flowers of pseudo-acacia being sold in the streets).
At the beginning of his poem Lyubov’ (“Love,” 1926) Mayakovski mentions
tsvety (flowers), vesenniy vid (the vernal appearance) of the world and
staren’kiy-staren’kiy bytik (a very old daily routine):
Мир
опять
цветами оброс,
у мира
весенний вид.
И вновь
встаёт
нерешенный вопрос -
о женщинах
и о любви.
Мы любим парад,
нарядную песню.
Говорим красиво,
выходя на митинг.
Но часто
под этим,
покрытый плесенью,
старенький-старенький бытик.
In his essay on Mayakovski, Dekol'tirovannaya loshad' ("The Horse in a Dé
coletté Dress," 1927), Khodasevich quotes Mayakovski’s poem Lyubov’ and
says that Mayakovski's themes have become petty:
"На любовном фронте", бывало, Маяковский в
верх дном переворачивал "буржуазную мора
ль". А теперь -- "надо голос подымать за чис
топлотность отношений наших и любовных д
ел". Вот он -- голос благоразумия, умеренно
сти и аккуратности. Как измельчали его те
мы!...
Мелкомещанская жизнь в СССР одну за друго
й подсовывает Маяковскому свои мелкотрав
чатые темочки, и он ими не только не брезг
ует -- он по уши увяз в них. Некогда певец х
ама протестующего, он стал певцом хама бл
агополучного: певцом его радостей и печал
ей, охранителем его благ и целителем неду
гов.
In his last poem/suicide note Mayakovski says that his lyubovnaya lodka
(love boat) razbilas’ o byt (smashed upon the dreary routine). There is byt
(everyday life) in sobytie (event). At Antonina Pavlovna’s birthday party
Ryovshin (Lyubov’s lover) gives her the chrysanthemums and says that
khrizantemy (chrysanthemums) always have temy (themes):
Рёвшин. Это почему? Чёрный костюм? Как же и
наче: семейное торжество, пятидесятилети
е дорогой писательницы. Вы, кажется, любит
е хризантемы, Антонина Павловна... Цветок
самый писательский.
Антонина Павловна. Прелесть! Спасибо, гол
убчик. Любушка, вон там ваза.
Рёвшин. А знаете, почему цветок писательс
кий? Потому что у хризантемы всегда есть
темы.
Любовь. Душа общества... (Act Two)
Lyubov' calls Ryovshin dusha obshchestva (the life and soul of the society).
Dusha obshchestva (1929) is a poem by Mayakovski.
Btw., Grib, Grab, Grob and Grub (four of the eleven generals in “The Waltz
Invention”) bring to mind the beginning of Mayakovski’s poem Khoroshee
otnoshenie k loshadyam (“Good Treatment of Horses,” 1918):
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.
The hooves clattered,
As if singing:
― Grib.
Grab’.
Grob.
Grub.
Grab’ is the imperative mood of grabit’ (“to rob”). In his essay "The
Horse in a Décoletté Dress" Khodasevich describes Mayakovski’s
“evolution” from grab’ nagrablennoe drugimi (steal what was stolen by
others) to beregi nagrablennoe toboy (save what was stolen by you):
Ни благородней, ни умней, ни тоньше Маяков
ский не стал. Это -- не его путь. Но забавно
и поучительно наблюдать, как погромщик бе
ззащитных превращается в защитника сильн
ых; "революционер" -- в благонамеренного ох
ранителя нэповских устоев; недавний дина
митчик -- в сторожа при лабазе. Ход, впроче
м, вполне естественный для такого "револю
ционера", каков Маяковский: от "грабь нагр
абленное другими" -- к "береги награбленно
е тобой".
Grob is Russian for “coffin.” In “The Event” Troshcheykin does not want
v grobu tryastis’ po bulyzhnikam (to be jolted in a coffin on his way to
cemetery):
Вера. Ну вот, я пошла. Тебе, значит, нравятс
я мои перчатки? Симпатичные, правда? А ты,
Алёша, успокойся... Возьми себя в руки... Ни
кто твоей крови не жаждет...
Трощейкин. Завидую, голубушка, твоему спо
койствию! А вот когда твою сестру ухлопаю
т наповал, тогда вот ты вспомнишь -- и попр
ыгаешь. Я, во всяком случае, завтра уезжа
ю. А если денег не достану, то буду знать, ч
то хотят моей гибели. О, если я был бы рост
овщик, бакалейщик, как бы меня берегли! Ни
чего, ничего! Когда-нибудь мои картины з
аставят людей почесать затылки, только я
этого не увижу. Какая подлость! Убийца по
ночам бродит под окнами, а жирный адвокат
советует дать утрястись. Кто это будет ут
ряхиваться, собственно говоря? Это мне-то
в гробу трястись по булыжникам? Нет-с, изв
ините! Я ещё постою за себя! (Act One)
Grub means “rude.” Troshcheykin tells Lyubov’s that she is gruba, kak
torgovka kost’yom (rude as a poissarde):
Любовь. Хочешь, я тебе скажу, что мне прихо
дит иногда в голову: а что если ты феномен
альный пошляк?
Трощейкин. А ты груба, как торговка костьё
м. (ibid.)
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
the five whores procured by Son), she is seventeen and her sister Olga
(whose father was a Russian Prince) is a year older:
Вальс (к одной из двух, помоложе). Как ваше
имя?
Та. Изабелла. Но клиенты меня зовут просто
Белка.
Вальс. Боже мой... (Ко второй.) А ваше?
Вторая. Ольга. Мой отец был русский князь.
Дайте папироску.
Вальс. Я не курю. Сколько вам лет?
Изабелла. Мне семнадцать, а сестра на год
старше. (Act Three)
17 + 1 = 18. In Pushkin’s Eugene Onegin Lenski (who is in love with Olga,
the younger of the Larin sisters) is eighteen, when he challenges Onegin to
a duel:
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
And serve him right: on strict examination,
he, having called his own self to a secret court,
accused himself of much:
First, it had been already wrong of him
to make fun of a timid, tender love
so casually yesternight;
and secondly: why, let a poet
indulge in nonsense! At eighteen
'tis pardonable. Eugene,
loving the youth with all his heart,
ought to have shown himself to be
no bandyball of prejudices,
no fiery boy, no scrapper, but a man
of honor and of sense. (Six: X)
Displeased with himself, Onegin compares himself to myachik predrassuzhdeniy
(a bandyball of prejudices) and to pylkiy mal’chik (a fiery boy). At the
end of his poem Prochti i katay v Parizh i v Kitay (“Read and Go to Paris
and to China,” 1927) Mayakovski explains to the children that the Earth is
krugla (round) and compares it to myachik v ruke u mal’chika (a little ball
in a boy’s hand):
А я ему:
― Потому,
что земля кругла,
нет на ней угла ―
вроде мячика
в руке у мальчика.
The adjective kruglyi (round) comes from the noun krug (circle). In the
above quoted stanza of EO Pushkin uses the words vo-pervykh (in the first
place) and vo-vtorykh (in the second place). In VN’s story Krug (“The
Circle,” 1936) the first word is vo-vtorykh and the last sentence begins
with the word vo-pervykh:
Во-вторых: потому что в нём разыгралась бе
шеная тоска по России.
In the second place, because he was possessed by a sudden mad hankering
after Russia.
Во-первых, потому что Таня оказалась тако
й же привлекательной, такой же неуязвимо
й, как и некогда.
In the first place, because Tanya had remained as enchanting and as
invulnerable as she had been in the past.
A namesake of Tatiana Larin (in Pushkin’s EO Olga’s elder sister who
marries Prince N.), Tanya Godunov-Cherdyntsev (the first love of Innokentiy,
the protagonist in “The Circle”) is the sister of Fyodor Konstantinovich
Godunov-Cherdyntsev, the main character and narrator in VN’s novel Dar
(“The Gift,” 1937). Fyodor’s first collection of poetry begins with the
poem Propavshiy myach (“The Lost Ball”):
Мяч закатился мой под нянин
комод, и на полу свеча
тень за концы берет и тянет
туда, сюда, -- но нет мяча.
Потом там кочерга кривая
гуляет и грохочет зря --
и пуговицу выбивает,
а погодя полсухаря.
Но вот выскакивает сам он
в трепещущую темноту, --
через всю комнату, и прямо
под неприступную тахту.
My ball has rolled under Nurse's commode.
On the floor a candle
Tugs at the end of the shadow
This way and that, but the ball is gone.
Then comes the crooked poker.
It potters and clutters in vain,
Knocks out a button
And then half a zwieback.
Suddenly out darts the ball
Into the quivering darkness,
Crosses the whole room and promptly goes under
The impregnable sofa.
and ends with the poem O myache naydennom (“About the Found Ball”):
Одни картины да киоты
в тот год остались на местах,
когда мы выросли, и что-то
случилось с домом: второпях
все комнаты между собою
менялись мебелью своей
шкапами, ширмами, толпою
неповоротливых вещей.
И вот тогда-то, под тахтою,
на обнажившемся полу,
живой, невероятно-милый,
он обнаружился в углу.
Only pictures and ikons remained
In their places that year
When childhood was ended, and something
Happened to the old house: in a hurry
All the rooms with each other
Were exchanging their furniture,
Cupboards and screens, and a host
Of unwieldy big things:
And it was then that from a sofa,
On the suddenly unmasked parquet
Alive, and incredibly dear,
It was revealed in a corner. (Chapter One)
In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) the portrait-painter
Troshcheykin works on a painting Mal’chik s pyat’yu myachami (“The Boy
with Five Balls”). At Antonina Pavlovna’s birthday party, while Lyubov’s
and Vera’s mother is reading to the guests her fairy tale Voskresayushchiy
lebed’ (“The Resurrecting Swan”), Troshcheykin tells his wife that they
are absolutely alone and Lyubov’ replies that these are dva odinochestva
(two solitudes) and both are sovsem krugly (perfectly round):
Трощейкин. Нам нужно бежать...
Любовь. Да, да, да!
Трощейкин. ...бежать, -- а мы почему-то медли
м под пальмами сонной Вампуки. Я чувствую,
что надвигается...
Любовь. Опасность? Но какая? О, если б ты мо
г понять!
Трощейкин. Опасность, столь же реальная, к
ак наши руки, плечи, щёки. Люба, мы соверше
нно одни.
Любовь. Да, одни. Но это два одиночества, и
оба совсем круглы. Пойми меня!
Трощейкин. Одни на этой узкой освещённой
сцене. Сзади -- театральная ветошь всей на
шей жизни, замёрзшие маски второстепенно
й комедии, а спереди -- тёмная глубина и гл
аза, глаза, глаза, глядящие на нас, ждущие
нашей гибели. (Act Two)
Troshcheykin mentions glaza (the eyes) looking at him and at Lyubov’ and
expecting their death and repeats this word three times.
At the end of his poem Neskol’ko slov obo mne samom (“A Few Words about
Myself,” 1913) Mayakovski says that he is as odinok (lonely), as posledniy
glaz (the last eye) of a man who goes towards blind people:
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!
Mayakovski’s poem begins as follows:
Я люблю смотреть, как умирают дети.
I like to see how children die.
At the beginning of “The Event” Lyubov’ mentions detskie myachi
(children’s balls) that tear her to pieces because she cannot forget her
little son who died three years ago, at the age of two (and who would have
been five on the day after tomorrow):
Любовь. Есть вещи, которые меня терзают.
Трощейкин. Какие вещи?
Любовь. Хотя бы эти детские мячи. Я не мог
у. Сегодня мамино рождение, значит, послез
автра ему было бы пять лет. Пять лет. Подум
ай. (Act One)
In Act Two, as she speaks to her husband, and in Act Three, in a dialogue
with her mother, Lyubov’ quotes Princess N.’s words in Chapter Eight of
Pushkin’s EO: “Onegin, I was younger then, I [was, I daresay,]
better-looking” (XLIII: 1-2). It seems to me that on her dead son’s fifth
birthday Lyubov’ stabs herself and, in the “sleep of death,” dreams of
Salvator Waltz (the main character in “The Waltz Invention” whose real
name we never learn). The reporter who runs errands for Waltz, Son (in the
English version, Trance) brings to mind chudnyi son (a wondrous dream) that
Tatiana dreams in Chapter Five of Pushkin’s EO. In Tatiana’s prophetic
dream Onegin stabs Lenski.
Lyubov’ is twenty-five when she commits suicide. The action in “The
Event” takes place in August of 1938. Lyubov’ was born in 1913 (the year
in which Mayakovski wrote his poem “A Few Words about Myself”).
Mayakovski’s autobiography is entitled Ya sam (“Myself,” 1928). VN’s
“late namesake” shot himself dead on April 14, 1930, exactly five years
after the day on which VN married Vera Slonim.
In “The Waltz Invention” the action takes place in spring (the Colonel
mentions spring and the flowers of pseudo-acacia being sold in the streets).
At the beginning of his poem Lyubov’ (“Love,” 1926) Mayakovski mentions
tsvety (flowers), vesenniy vid (the vernal appearance) of the world and
staren’kiy-staren’kiy bytik (a very old daily routine):
Мир
опять
цветами оброс,
у мира
весенний вид.
И вновь
встаёт
нерешенный вопрос -
о женщинах
и о любви.
Мы любим парад,
нарядную песню.
Говорим красиво,
выходя на митинг.
Но часто
под этим,
покрытый плесенью,
старенький-старенький бытик.
In his essay on Mayakovski, Dekol'tirovannaya loshad' ("The Horse in a Dé
coletté Dress," 1927), Khodasevich quotes Mayakovski’s poem Lyubov’ and
says that Mayakovski's themes have become petty:
"На любовном фронте", бывало, Маяковский в
верх дном переворачивал "буржуазную мора
ль". А теперь -- "надо голос подымать за чис
топлотность отношений наших и любовных д
ел". Вот он -- голос благоразумия, умеренно
сти и аккуратности. Как измельчали его те
мы!...
Мелкомещанская жизнь в СССР одну за друго
й подсовывает Маяковскому свои мелкотрав
чатые темочки, и он ими не только не брезг
ует -- он по уши увяз в них. Некогда певец х
ама протестующего, он стал певцом хама бл
агополучного: певцом его радостей и печал
ей, охранителем его благ и целителем неду
гов.
In his last poem/suicide note Mayakovski says that his lyubovnaya lodka
(love boat) razbilas’ o byt (smashed upon the dreary routine). There is byt
(everyday life) in sobytie (event). At Antonina Pavlovna’s birthday party
Ryovshin (Lyubov’s lover) gives her the chrysanthemums and says that
khrizantemy (chrysanthemums) always have temy (themes):
Рёвшин. Это почему? Чёрный костюм? Как же и
наче: семейное торжество, пятидесятилети
е дорогой писательницы. Вы, кажется, любит
е хризантемы, Антонина Павловна... Цветок
самый писательский.
Антонина Павловна. Прелесть! Спасибо, гол
убчик. Любушка, вон там ваза.
Рёвшин. А знаете, почему цветок писательс
кий? Потому что у хризантемы всегда есть
темы.
Любовь. Душа общества... (Act Two)
Lyubov' calls Ryovshin dusha obshchestva (the life and soul of the society).
Dusha obshchestva (1929) is a poem by Mayakovski.
Btw., Grib, Grab, Grob and Grub (four of the eleven generals in “The Waltz
Invention”) bring to mind the beginning of Mayakovski’s poem Khoroshee
otnoshenie k loshadyam (“Good Treatment of Horses,” 1918):
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.
The hooves clattered,
As if singing:
― Grib.
Grab’.
Grob.
Grub.
Grab’ is the imperative mood of grabit’ (“to rob”). In his essay "The
Horse in a Décoletté Dress" Khodasevich describes Mayakovski’s
“evolution” from grab’ nagrablennoe drugimi (steal what was stolen by
others) to beregi nagrablennoe toboy (save what was stolen by you):
Ни благородней, ни умней, ни тоньше Маяков
ский не стал. Это -- не его путь. Но забавно
и поучительно наблюдать, как погромщик бе
ззащитных превращается в защитника сильн
ых; "революционер" -- в благонамеренного ох
ранителя нэповских устоев; недавний дина
митчик -- в сторожа при лабазе. Ход, впроче
м, вполне естественный для такого "револю
ционера", каков Маяковский: от "грабь нагр
абленное другими" -- к "береги награбленно
е тобой".
Grob is Russian for “coffin.” In “The Event” Troshcheykin does not want
v grobu tryastis’ po bulyzhnikam (to be jolted in a coffin on his way to
cemetery):
Вера. Ну вот, я пошла. Тебе, значит, нравятс
я мои перчатки? Симпатичные, правда? А ты,
Алёша, успокойся... Возьми себя в руки... Ни
кто твоей крови не жаждет...
Трощейкин. Завидую, голубушка, твоему спо
койствию! А вот когда твою сестру ухлопаю
т наповал, тогда вот ты вспомнишь -- и попр
ыгаешь. Я, во всяком случае, завтра уезжа
ю. А если денег не достану, то буду знать, ч
то хотят моей гибели. О, если я был бы рост
овщик, бакалейщик, как бы меня берегли! Ни
чего, ничего! Когда-нибудь мои картины з
аставят людей почесать затылки, только я
этого не увижу. Какая подлость! Убийца по
ночам бродит под окнами, а жирный адвокат
советует дать утрястись. Кто это будет ут
ряхиваться, собственно говоря? Это мне-то
в гробу трястись по булыжникам? Нет-с, изв
ините! Я ещё постою за себя! (Act One)
Grub means “rude.” Troshcheykin tells Lyubov’s that she is gruba, kak
torgovka kost’yom (rude as a poissarde):
Любовь. Хочешь, я тебе скажу, что мне прихо
дит иногда в голову: а что если ты феномен
альный пошляк?
Трощейкин. А ты груба, как торговка костьё
м. (ibid.)
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L