Subject
Englishman's aquamarine eye, youthful cabmen,
tigers & elephants in Spring in Fialta
tigers & elephants in Spring in Fialta
From
Date
Body
Тот же англичанин теперь обогнал меня. Ме
льком, заодно со всем прочим, впитывая и е
го, я заметил, как, в сторону скользнув бол
ьшим аквамариновым глазом, с воспалённым
лузгом, он самым кончиком языка молниенос
но облизнулся. Я машинально посмотрел туд
а же и увидел Нину.
Presently the same Englishman overtook me. As I absorbed him along with the
rest, I happened to notice the sudden side-roll of his big blue eye
straining at its crimson canthus, and the way he rapidly moistened his
lips―because of the dryness of those sponges, I thought; but then I
followed the direction of his glance, and saw Nina.
In Vesna v Fialte (1936), the Russian original of VN’s story “Spring in
Fialta,” the Englishman has bol’shoy akvamarinovyi glaz (a big aquamarine
eye). The epithet seems to hint at Marina Tsvetaev, the poet whose first
name rhymes with Nina. At the end of his essay Dekol’tirovannaya loshad’
(“The Horse in a Décolleté Dress,” 1927), Khodasevich quotes the opening
lines of Marina Tsvetaev’s poem “To Mayakovski” (1921):
Однажды, не так давно, Марина Цветаева обр
атилась к Маяковскому со стихами:
Превыше церквей и труб,
Рождённый в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ,
Здорово в веках, Владимир!
Кажется, это был один из последних поэтич
еских приветов, посланных Маяковскому. Вп
рочем, "тяжелоступ" остался верен себе и о
тветил на него бранью.
Khodasevich’s essay begins: “Imagine a horse that imitates an old
Englishwoman…” (see my previous post).
In the closing line of her poem “To Mayakovski” Marina Tsvetaev calls VN’
s “late namesake” lomovoy archangel (“the dray archangel,” a play on
lomovoy izvozchik, “drayman”):
Здорово, булыжный гром!
Зевнул, козырнул и снова
Оглоблей гребёт ― крылом
Архангела ломового.
At the beginning of VN’s story the narrator mentions izvozchiki (those
youthful cabmen) on the picture postcards:
Далеко, в бледном просвете, в неровной рам
е синеватых домов, с трудом поднявшихся с
колен и ощупью ищущих опоры (кладбищенски
й кипарис тянется за ними), расплывчато оч
ерченная гора св. Георгия менее чем когда-
либо похожа на цветные снимки с неё, котор
ые тут же туриста ожидают (с тысяча девять
сот десятого года, примерно, судя по шляпа
м дам и молодости извозчиков), теснясь в з
астывшей карусели своей стойки между оск
алом камня в аметистовых кристаллах и мо
рским рококо раковин.
Everything is damp: the piebald trunks of the plane trees, the juniper
shrubs, the railings, the gravel. Far away, in a watery vista between the
jagged edges of pale bluish houses, which have tottered up from their knees
to climb the slope (a cypress indicating the way), the blurred Mount St.
George is more than ever remote from its likeness on the picture postcards
which since 1910, say (those straw hats, those youthful cabmen), have been
courting the tourist from the sorry-go-round of their prop, among
amethyst-toothed lumps of rock and the mantelpiece dreams of seashells.
Describing Fialta, the narrator mentions an orange tiger and the fooled
elephants on the circus billboards:
Улица была всё такая же влажная, неоживлё
нная; чадом, волнующим татарскую мою памя
ть, несло из голых окон бледных домов; неб
ольшая компания комаров занималась штопа
нием воздуха над мимозой, которая цвела, с
пустя рукава до самой земли; двое рабочих
в широких шляпах закусывали сыром с чесно
ком, прислонившись к афишной доске, на кот
орую были наклеены гусар, укротитель в ус
ах и оранжевый тигр на белой подкладке, пр
ичём в стремлении сделать его как можно с
вирепее художник зашел так далеко, что ве
рнулся с другой стороны, придав его морде
кое-что человеческое.
Outside it was just as milky dull as before; the same smell of burning,
stirring my Tartar memories, drifted from the bare windows of the pale
houses; a small swarm of gnats was busy darning the air above a mimosa,
which bloomed listlessly, her sleeves trailing to the very ground; two
workmen in broad-brimmed hats were lunching on cheese and garlic, their
backs against a circus billboard, which depicted a red hussar and an orange
tiger of sorts; curious―in his effort to make the beast as ferocious as
possible, the artist had gone so far that he had come back from the other
side, for the tiger’s face looked positively human.
Направляясь к гостинице, мы прошли мимо е
щё не достроенной, ещё пустой и сорной вну
три, белой виллы, на стене которой: опять
всё те же слоны, расставя чудовищно-младе
нческие колени, сидели на тумбищах; в эфир
ных пачках наездница (уже с надрисованным
и усами) отдыхала на толстом коне; и клоун
с томатовым носом шёл по канату, держа зон
тик, изукрашенный всё теми же звездами: см
утное воспоминание о небесной родине цир
качей.
On our way to the hotel, we passed a half-built white villa, full of litter
within, on a wall of which again the same elephants, their monstrous baby
knees wide apart, sat on huge, gaudy drums; in ethereal bundles the
equestrienne (already with a penciled mustache) was resting on a
broad-backed steed; and a tomato-nosed clown was walking a tightrope,
balancing an umbrella ornamented with those recurrent stars―a vague
symbolic recollection of the heavenly fatherland of circus performers.
In Marina Tsvetaev’s memoir essay on Bryusov, Geroy truda (“The Hero of
Toil,” 1925), Tsvetaev’s little daughter Alya (Ariadna Efron) compares
Bryusov to Shere Khan (the tiger in Kipling’s “Jungle Book”). In his poem
My (“We,” 1927) Khodasevich (who was married to Nina Berberov) mentions
tigry i slony (the tigers and elephants) that wept when Orpheus sang to them
about his wife:
Не мудростью умышленных речей
Камням повелевал певец Орфей.
Что прелесть мудрости камням земным?
Он мудрой прелестью был сладок им.
Не поучал Орфей, но чаровал -
И камень дикий на дыбы вставал
И шёл - блаженно лечь у белых ног.
Из груди мшистой рвался первый вздох.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда взрыдали тигры и слоны
О прелестях Орфеевой жены -
Из каменной и из звериной тьмы
Тогда впервые вылупились - мы.
By charming Hades, Orpheus managed to obtain the permission to lead away
from the underworld his wife Eurydice. In VN’s story the narrator cannot
imagine any heavenly firm that would arrange him a meeting with Nina beyond
the grave:
Теперь мы свиделись в туманной и тёплой Ф
иальте, и я не мог бы с бóльшим изяществом
праздновать это свидание (перечнем, с вин
ьетками от руки крашенными, всех прежних
заслуг судьбы), знай я даже, что оно послед
нее; последнее, говорю; ибо я не в состоян
ии представить себе никакую потусторонню
ю организацию, которая согласилась бы уст
роить мне новую встречу с нею за гробом.
This time we had met in warm and misty Fialta, and I could not have
celebrated the occasion with greater art, could not have adorned with
brighter vignettes the list of fate’s former services, even if I had known
that this was to be the last one; the last one, I maintain, for I cannot
imagine any heavenly firm of brokers that might consent to arrange me a
meeting with her beyond the grave.
Re “hymen:” in the Russian original of VN’s story the narrator mentions
soyuz mezhdu ventsom i smert’yu (“the union between wedding crown and
death;” to drop one’s engagement ring during the wedding ceremony is a bad
sign). “Hymen” appears only in the English version and seems to hint at
the beginning of Pushkin’s letter of Feb. 20, 1826, to Delvig (who just
married Sophia Saltykov):
Мой друг барон, я на тебя не дулся и долгое
твоё молчание великодушно извинял твоим
Гименеем
Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee!
т. e. чорт побери вашу свадьбу, свадьбу ваш
у чорт побери. Когда друзья мои женятся, и
м смех, а мне горе; но так и быть: апостол П
авел говорит в одном из своих посланий, чт
о лучше взять себе жену, чем идти в геенну
и во огнь вечный ― обнимаю и поздравляю те
бя ― рекомендуй меня баронессе Дельвиг.
In his essay Krovavaya pishcha (“Bloody Food,” 1932) Khodasevich accuses
Delvig’s depraved wife and polite Benckendorf (the chief of the political
police of Nicholas I) of Delvig’s early death:
И снова идёт череда: голодный Костров, ?бл
агополучный? Державин, преданный Екатери
не и преданный Екатериной; измученный зав
истниками Озеров; Дельвиг, сведённый в мо
гилу развратной женой и вежливым Бенкенд
орфом; обезумевший от ?свиных рыл? и сам се
бя уморивший Гоголь; дальше ― Кольцов, Ник
итин, Гончаров; заеденный друзьями и бежа
вший от них, от семьи куда глаза глядят, в
ночь, в смерть, Лев Толстой; задушенный Бл
ок, загнанный большевиками Гершензон, дов
еденный до петли Есенин.
In his EO Commentary VN points out that the wake commemorating Delvig’s
death was held by his friends (including Pushkin) on Jan. 27, 1831, exactly
six years before Pushkin’s fatal duel. The name of Pushkin’s adversary,
George d’Anthès, brings to mind the Mount St. George mentioned by the
narrator of VN’s story.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
льком, заодно со всем прочим, впитывая и е
го, я заметил, как, в сторону скользнув бол
ьшим аквамариновым глазом, с воспалённым
лузгом, он самым кончиком языка молниенос
но облизнулся. Я машинально посмотрел туд
а же и увидел Нину.
Presently the same Englishman overtook me. As I absorbed him along with the
rest, I happened to notice the sudden side-roll of his big blue eye
straining at its crimson canthus, and the way he rapidly moistened his
lips―because of the dryness of those sponges, I thought; but then I
followed the direction of his glance, and saw Nina.
In Vesna v Fialte (1936), the Russian original of VN’s story “Spring in
Fialta,” the Englishman has bol’shoy akvamarinovyi glaz (a big aquamarine
eye). The epithet seems to hint at Marina Tsvetaev, the poet whose first
name rhymes with Nina. At the end of his essay Dekol’tirovannaya loshad’
(“The Horse in a Décolleté Dress,” 1927), Khodasevich quotes the opening
lines of Marina Tsvetaev’s poem “To Mayakovski” (1921):
Однажды, не так давно, Марина Цветаева обр
атилась к Маяковскому со стихами:
Превыше церквей и труб,
Рождённый в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ,
Здорово в веках, Владимир!
Кажется, это был один из последних поэтич
еских приветов, посланных Маяковскому. Вп
рочем, "тяжелоступ" остался верен себе и о
тветил на него бранью.
Khodasevich’s essay begins: “Imagine a horse that imitates an old
Englishwoman…” (see my previous post).
In the closing line of her poem “To Mayakovski” Marina Tsvetaev calls VN’
s “late namesake” lomovoy archangel (“the dray archangel,” a play on
lomovoy izvozchik, “drayman”):
Здорово, булыжный гром!
Зевнул, козырнул и снова
Оглоблей гребёт ― крылом
Архангела ломового.
At the beginning of VN’s story the narrator mentions izvozchiki (those
youthful cabmen) on the picture postcards:
Далеко, в бледном просвете, в неровной рам
е синеватых домов, с трудом поднявшихся с
колен и ощупью ищущих опоры (кладбищенски
й кипарис тянется за ними), расплывчато оч
ерченная гора св. Георгия менее чем когда-
либо похожа на цветные снимки с неё, котор
ые тут же туриста ожидают (с тысяча девять
сот десятого года, примерно, судя по шляпа
м дам и молодости извозчиков), теснясь в з
астывшей карусели своей стойки между оск
алом камня в аметистовых кристаллах и мо
рским рококо раковин.
Everything is damp: the piebald trunks of the plane trees, the juniper
shrubs, the railings, the gravel. Far away, in a watery vista between the
jagged edges of pale bluish houses, which have tottered up from their knees
to climb the slope (a cypress indicating the way), the blurred Mount St.
George is more than ever remote from its likeness on the picture postcards
which since 1910, say (those straw hats, those youthful cabmen), have been
courting the tourist from the sorry-go-round of their prop, among
amethyst-toothed lumps of rock and the mantelpiece dreams of seashells.
Describing Fialta, the narrator mentions an orange tiger and the fooled
elephants on the circus billboards:
Улица была всё такая же влажная, неоживлё
нная; чадом, волнующим татарскую мою памя
ть, несло из голых окон бледных домов; неб
ольшая компания комаров занималась штопа
нием воздуха над мимозой, которая цвела, с
пустя рукава до самой земли; двое рабочих
в широких шляпах закусывали сыром с чесно
ком, прислонившись к афишной доске, на кот
орую были наклеены гусар, укротитель в ус
ах и оранжевый тигр на белой подкладке, пр
ичём в стремлении сделать его как можно с
вирепее художник зашел так далеко, что ве
рнулся с другой стороны, придав его морде
кое-что человеческое.
Outside it was just as milky dull as before; the same smell of burning,
stirring my Tartar memories, drifted from the bare windows of the pale
houses; a small swarm of gnats was busy darning the air above a mimosa,
which bloomed listlessly, her sleeves trailing to the very ground; two
workmen in broad-brimmed hats were lunching on cheese and garlic, their
backs against a circus billboard, which depicted a red hussar and an orange
tiger of sorts; curious―in his effort to make the beast as ferocious as
possible, the artist had gone so far that he had come back from the other
side, for the tiger’s face looked positively human.
Направляясь к гостинице, мы прошли мимо е
щё не достроенной, ещё пустой и сорной вну
три, белой виллы, на стене которой: опять
всё те же слоны, расставя чудовищно-младе
нческие колени, сидели на тумбищах; в эфир
ных пачках наездница (уже с надрисованным
и усами) отдыхала на толстом коне; и клоун
с томатовым носом шёл по канату, держа зон
тик, изукрашенный всё теми же звездами: см
утное воспоминание о небесной родине цир
качей.
On our way to the hotel, we passed a half-built white villa, full of litter
within, on a wall of which again the same elephants, their monstrous baby
knees wide apart, sat on huge, gaudy drums; in ethereal bundles the
equestrienne (already with a penciled mustache) was resting on a
broad-backed steed; and a tomato-nosed clown was walking a tightrope,
balancing an umbrella ornamented with those recurrent stars―a vague
symbolic recollection of the heavenly fatherland of circus performers.
In Marina Tsvetaev’s memoir essay on Bryusov, Geroy truda (“The Hero of
Toil,” 1925), Tsvetaev’s little daughter Alya (Ariadna Efron) compares
Bryusov to Shere Khan (the tiger in Kipling’s “Jungle Book”). In his poem
My (“We,” 1927) Khodasevich (who was married to Nina Berberov) mentions
tigry i slony (the tigers and elephants) that wept when Orpheus sang to them
about his wife:
Не мудростью умышленных речей
Камням повелевал певец Орфей.
Что прелесть мудрости камням земным?
Он мудрой прелестью был сладок им.
Не поучал Орфей, но чаровал -
И камень дикий на дыбы вставал
И шёл - блаженно лечь у белых ног.
Из груди мшистой рвался первый вздох.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда взрыдали тигры и слоны
О прелестях Орфеевой жены -
Из каменной и из звериной тьмы
Тогда впервые вылупились - мы.
By charming Hades, Orpheus managed to obtain the permission to lead away
from the underworld his wife Eurydice. In VN’s story the narrator cannot
imagine any heavenly firm that would arrange him a meeting with Nina beyond
the grave:
Теперь мы свиделись в туманной и тёплой Ф
иальте, и я не мог бы с бóльшим изяществом
праздновать это свидание (перечнем, с вин
ьетками от руки крашенными, всех прежних
заслуг судьбы), знай я даже, что оно послед
нее; последнее, говорю; ибо я не в состоян
ии представить себе никакую потусторонню
ю организацию, которая согласилась бы уст
роить мне новую встречу с нею за гробом.
This time we had met in warm and misty Fialta, and I could not have
celebrated the occasion with greater art, could not have adorned with
brighter vignettes the list of fate’s former services, even if I had known
that this was to be the last one; the last one, I maintain, for I cannot
imagine any heavenly firm of brokers that might consent to arrange me a
meeting with her beyond the grave.
Re “hymen:” in the Russian original of VN’s story the narrator mentions
soyuz mezhdu ventsom i smert’yu (“the union between wedding crown and
death;” to drop one’s engagement ring during the wedding ceremony is a bad
sign). “Hymen” appears only in the English version and seems to hint at
the beginning of Pushkin’s letter of Feb. 20, 1826, to Delvig (who just
married Sophia Saltykov):
Мой друг барон, я на тебя не дулся и долгое
твоё молчание великодушно извинял твоим
Гименеем
Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee!
т. e. чорт побери вашу свадьбу, свадьбу ваш
у чорт побери. Когда друзья мои женятся, и
м смех, а мне горе; но так и быть: апостол П
авел говорит в одном из своих посланий, чт
о лучше взять себе жену, чем идти в геенну
и во огнь вечный ― обнимаю и поздравляю те
бя ― рекомендуй меня баронессе Дельвиг.
In his essay Krovavaya pishcha (“Bloody Food,” 1932) Khodasevich accuses
Delvig’s depraved wife and polite Benckendorf (the chief of the political
police of Nicholas I) of Delvig’s early death:
И снова идёт череда: голодный Костров, ?бл
агополучный? Державин, преданный Екатери
не и преданный Екатериной; измученный зав
истниками Озеров; Дельвиг, сведённый в мо
гилу развратной женой и вежливым Бенкенд
орфом; обезумевший от ?свиных рыл? и сам се
бя уморивший Гоголь; дальше ― Кольцов, Ник
итин, Гончаров; заеденный друзьями и бежа
вший от них, от семьи куда глаза глядят, в
ночь, в смерть, Лев Толстой; задушенный Бл
ок, загнанный большевиками Гершензон, дов
еденный до петли Есенин.
In his EO Commentary VN points out that the wake commemorating Delvig’s
death was held by his friends (including Pushkin) on Jan. 27, 1831, exactly
six years before Pushkin’s fatal duel. The name of Pushkin’s adversary,
George d’Anthès, brings to mind the Mount St. George mentioned by the
narrator of VN’s story.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L