Subject
Ferdinand as False Orpheus in Spring in Fialta
From
Date
Body
As I pointed out in my previous posts, the myth of Orpheus is central to
VN’s story Vesna v Fialte (“Spring in Fialta,” 1936). While Nina (the
narrator’s mistress who dies in a car crash) is associated with Eurydice
(Orpheus’ wife who was bitten by a viper and died instantly), Ferdinand (as
the narrator calls Nina’s husband, a Franco-Hungarian writer) seems to be
Lzheorfey (False Orpheus). In the second poem of her cycle Marina (1921),
Tryom Samozvantsam zhena… (“The Wife of Three Impostors…”), Marina
Tsvetaev curses her namesake, Marina Mnishek (the wife of three men
impersonating Prince Dmitry, the youngest son of Ivan the Terrible who was
killed in infancy), and, in the poem’s last line, calls her Lzhemarina
(False Marina):
― Своекорыстная кровь! ―
Проклята, проклята будь
Ты ― Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!
According to the narrator of VN’s story, Nina hardly ever read one of her
husband’s books:
Гремел тогда по Парижу его "Passage à niveau", он
был очень, как говорится, окружён, и Нина
(у которой гибкость и хваткость восполнял
и недостаток образования) уже вошла в рол
ь, я не скажу музы, но близкого товарища му
жа-творца; даже более: тихой советницы, чу
тко скользящей по его сокровенным извили
нам, хотя на самом деле вряд ли одолела хо
ть одну из его книг, изумительно зная их л
учшие подробности из разговора избранных
друзей.
At the time we met, his Passage à niveau was being acclaimed in Paris; he
was, as they say, “surrounded,” and Nina (whose adaptability was an
amazing substitute for the culture she lacked) had already assumed if not
the part of a muse at least that of a soul mate and subtle adviser,
following Ferdinand ’s creative convolutions and loyally sharing his
artistic tastes; for although it is wildly improbable that she had ever
waded through a single volume of his, she had a magic knack of gleaning all
the best passages from the shop talk of literary friends.
In Canto Four of Ruslan and Lyudmila (1820) Pushkin addresses Zhukovski (the
author of The Twelve Sleeping Maidens parodied by Pushkin in Canto Four of
Ruslan and Lyudmila) and calls him severnyi Orfey (the Northern Orpheus):
Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.
Pushkin apologizes that he will expose a charming lie (vo lzhi prelestnoy)
of the lyre of [Zhukovski’s] willful muse.
Unlike Marina Mnishek (who is also a character in Pushkin’s drama “Boris
Godunov,” 1825), VN’s Nina is disinterested in love:
И потом до самого разъезда так мы друг с д
ружкой ни о чем и не потолковали, не сгова
ривались насчёт тех будущих, вдаль уже тр
онувшихся, пятнадцати дорожных лет, нагру
женных частями наших несобранных встреч,
и следя за ней в лабиринте жестов и теней
жестов, из которых состоял вечер (его общи
й узор могу ныне восстановить только по д
ругим, подобным ему, вечерам, но без Нины),
я был, помнится, поражён не столько её нев
ниманием ко мне, сколько чистосердечнейш
ей естественностью этого невнимания, ибо
я ещё тогда не знал, что, скажи я два слова,
оно сменилось бы тотчас чудной окраской ч
увств, весёлым, добрым, по возможности дея
тельным участием, точно женская любовь бы
ла родниковой водой, содержащей целебные
соли, которой она из своего ковшика охотн
о поила всякого, только напомни.
And soon after, we all dispersed to our respective homes, without my having
talked with Nina, nor made any plans about the future, about those fifteen
itinerant years that had already set out toward the dim horizon, loaded with
the parts of our unassembled meetings; and as I watched her in the maze of
gestures and shadows of gestures of which the rest of that evening consisted
(probably parlor games―with Nina persistently in the other camp), I was
astonished, I remember, not so much by her inattention to me after that
warmth in the snow as by the innocent naturalness of that inattention, for I
did not yet know that had I said a word it would have changed at once into a
wonderful sunburst of kindness, a cheerful, compassionate attitude with all
possible cooperation, as if woman’s love were springwater containing
salubrious salts which at the least notice she ever so willingly gave anyone
to drink.
Nina, who never quite became her husband’s muse and who “turned out after
all to be mortal,” is nevertheless a true Eurydice. While Ferdinand is a
false Orpheus, the author of Spring in Fialta is the genuine one.
In “The Fragments of Onegin’s Journey” [XXVII] Pushkin calls Rossini
Evropy baloven’ \xa8C Orfey (“the pet of Europe, Orpheus”) and compares
Rossini’s music to Ay (champagne):
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень ― Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льёт ― они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые...
Но, господа, позволено ль
С вином равнять dо-rе-mi-sоl?
But darker grows already the blue evening.
Time to the opera we sped:
there 'tis the ravishing Rossini,
the pet of Europe, Orpheus.
Not harking to harsh criticism,
he is ever selfsame, ever new;
he pours out melodies, they seethe,
they flow, they burn
like youthful kisses,
all sensuousness, in flames of love,
like, at the fuzzing point, Ay's
stream and gold spurtles...
but, gentlemen, is it permitted
to equalize do-re-mi-sol with wine?
P.S. to my previous post: Zhukovski’s niece Maria Protasov with whom the
poet was in love, died in childbirth in 1823. Marina Tsvetaev’s poem
Evridika \xa8C Orfeyu (“Eurydice to Orpheus”) was written one hundred years
later, in 1923. The action in Spring in Fialta takes place in 1932 (the two
last numbers in the year have been reversed).
The “buninagram” in my previous post should be:
Бунин + анаграмма + Аи = бумага + Нина + Мари
на
Бунин - Bunin
анаграмма - anagram
Аи \xa8C Ay
бумага - paper
Нина - Nina
Марина \xa8C Marina
Ferdinand is a Hungarian author (who writes in French). In Marina Tsvetaev’
s story Chudo s loshad’mi (“A Miracle with Horses,” 1934) Nina (a
handsome circus performer whom her patron made the Commissar of Circuses)
now and then entrusts her baby to the care of a young Hungarian horseman:
Так как она была красива и глупа, и тем кра
сивее, чем глупее, и тем глупее, чем красив
ее, и так как он любил её, ― и так как ему не
чего было дать ей, кроме вакантного комис
сарства, то он и сделал её комиссаршей цир
ков.
И вот красавица Нина стала председательс
твовать на очередных и внеочередных засе
даниях, держа на руках своего красивого м
ладенца, которого поручала, когда ей прих
одилось говорить небольшую речь, то сосед
у справа ― ?он? нашего вступления, ― то сос
еду слева (со стороны сердца) ― наезднику-
венгру, вдвое менее могущественному, чем
правый, зато вдвое более молодому. Младен
ец предпочитал наездника, ибо у того не бы
ло бороды. Но он любил и всесильного челов
ека, ибо у того меж доверчивых от близорук
ости глаз посверкивал и покачивался изве
стный предмет, именуемый в моей стране ?пе
нсне?. Младенец щипал за нос комиссара и д
ёргал за красивый чуб венгра. Так что при
двух няньках мужского рода у смышлёного р
ебёнка было два любимых занятия.
In VN’s story Nina perishes when Segur’s car runs at full speed into the
truck of a traveling circus.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
VN’s story Vesna v Fialte (“Spring in Fialta,” 1936). While Nina (the
narrator’s mistress who dies in a car crash) is associated with Eurydice
(Orpheus’ wife who was bitten by a viper and died instantly), Ferdinand (as
the narrator calls Nina’s husband, a Franco-Hungarian writer) seems to be
Lzheorfey (False Orpheus). In the second poem of her cycle Marina (1921),
Tryom Samozvantsam zhena… (“The Wife of Three Impostors…”), Marina
Tsvetaev curses her namesake, Marina Mnishek (the wife of three men
impersonating Prince Dmitry, the youngest son of Ivan the Terrible who was
killed in infancy), and, in the poem’s last line, calls her Lzhemarina
(False Marina):
― Своекорыстная кровь! ―
Проклята, проклята будь
Ты ― Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!
According to the narrator of VN’s story, Nina hardly ever read one of her
husband’s books:
Гремел тогда по Парижу его "Passage à niveau", он
был очень, как говорится, окружён, и Нина
(у которой гибкость и хваткость восполнял
и недостаток образования) уже вошла в рол
ь, я не скажу музы, но близкого товарища му
жа-творца; даже более: тихой советницы, чу
тко скользящей по его сокровенным извили
нам, хотя на самом деле вряд ли одолела хо
ть одну из его книг, изумительно зная их л
учшие подробности из разговора избранных
друзей.
At the time we met, his Passage à niveau was being acclaimed in Paris; he
was, as they say, “surrounded,” and Nina (whose adaptability was an
amazing substitute for the culture she lacked) had already assumed if not
the part of a muse at least that of a soul mate and subtle adviser,
following Ferdinand ’s creative convolutions and loyally sharing his
artistic tastes; for although it is wildly improbable that she had ever
waded through a single volume of his, she had a magic knack of gleaning all
the best passages from the shop talk of literary friends.
In Canto Four of Ruslan and Lyudmila (1820) Pushkin addresses Zhukovski (the
author of The Twelve Sleeping Maidens parodied by Pushkin in Canto Four of
Ruslan and Lyudmila) and calls him severnyi Orfey (the Northern Orpheus):
Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.
Pushkin apologizes that he will expose a charming lie (vo lzhi prelestnoy)
of the lyre of [Zhukovski’s] willful muse.
Unlike Marina Mnishek (who is also a character in Pushkin’s drama “Boris
Godunov,” 1825), VN’s Nina is disinterested in love:
И потом до самого разъезда так мы друг с д
ружкой ни о чем и не потолковали, не сгова
ривались насчёт тех будущих, вдаль уже тр
онувшихся, пятнадцати дорожных лет, нагру
женных частями наших несобранных встреч,
и следя за ней в лабиринте жестов и теней
жестов, из которых состоял вечер (его общи
й узор могу ныне восстановить только по д
ругим, подобным ему, вечерам, но без Нины),
я был, помнится, поражён не столько её нев
ниманием ко мне, сколько чистосердечнейш
ей естественностью этого невнимания, ибо
я ещё тогда не знал, что, скажи я два слова,
оно сменилось бы тотчас чудной окраской ч
увств, весёлым, добрым, по возможности дея
тельным участием, точно женская любовь бы
ла родниковой водой, содержащей целебные
соли, которой она из своего ковшика охотн
о поила всякого, только напомни.
And soon after, we all dispersed to our respective homes, without my having
talked with Nina, nor made any plans about the future, about those fifteen
itinerant years that had already set out toward the dim horizon, loaded with
the parts of our unassembled meetings; and as I watched her in the maze of
gestures and shadows of gestures of which the rest of that evening consisted
(probably parlor games―with Nina persistently in the other camp), I was
astonished, I remember, not so much by her inattention to me after that
warmth in the snow as by the innocent naturalness of that inattention, for I
did not yet know that had I said a word it would have changed at once into a
wonderful sunburst of kindness, a cheerful, compassionate attitude with all
possible cooperation, as if woman’s love were springwater containing
salubrious salts which at the least notice she ever so willingly gave anyone
to drink.
Nina, who never quite became her husband’s muse and who “turned out after
all to be mortal,” is nevertheless a true Eurydice. While Ferdinand is a
false Orpheus, the author of Spring in Fialta is the genuine one.
In “The Fragments of Onegin’s Journey” [XXVII] Pushkin calls Rossini
Evropy baloven’ \xa8C Orfey (“the pet of Europe, Orpheus”) and compares
Rossini’s music to Ay (champagne):
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень ― Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льёт ― они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые...
Но, господа, позволено ль
С вином равнять dо-rе-mi-sоl?
But darker grows already the blue evening.
Time to the opera we sped:
there 'tis the ravishing Rossini,
the pet of Europe, Orpheus.
Not harking to harsh criticism,
he is ever selfsame, ever new;
he pours out melodies, they seethe,
they flow, they burn
like youthful kisses,
all sensuousness, in flames of love,
like, at the fuzzing point, Ay's
stream and gold spurtles...
but, gentlemen, is it permitted
to equalize do-re-mi-sol with wine?
P.S. to my previous post: Zhukovski’s niece Maria Protasov with whom the
poet was in love, died in childbirth in 1823. Marina Tsvetaev’s poem
Evridika \xa8C Orfeyu (“Eurydice to Orpheus”) was written one hundred years
later, in 1923. The action in Spring in Fialta takes place in 1932 (the two
last numbers in the year have been reversed).
The “buninagram” in my previous post should be:
Бунин + анаграмма + Аи = бумага + Нина + Мари
на
Бунин - Bunin
анаграмма - anagram
Аи \xa8C Ay
бумага - paper
Нина - Nina
Марина \xa8C Marina
Ferdinand is a Hungarian author (who writes in French). In Marina Tsvetaev’
s story Chudo s loshad’mi (“A Miracle with Horses,” 1934) Nina (a
handsome circus performer whom her patron made the Commissar of Circuses)
now and then entrusts her baby to the care of a young Hungarian horseman:
Так как она была красива и глупа, и тем кра
сивее, чем глупее, и тем глупее, чем красив
ее, и так как он любил её, ― и так как ему не
чего было дать ей, кроме вакантного комис
сарства, то он и сделал её комиссаршей цир
ков.
И вот красавица Нина стала председательс
твовать на очередных и внеочередных засе
даниях, держа на руках своего красивого м
ладенца, которого поручала, когда ей прих
одилось говорить небольшую речь, то сосед
у справа ― ?он? нашего вступления, ― то сос
еду слева (со стороны сердца) ― наезднику-
венгру, вдвое менее могущественному, чем
правый, зато вдвое более молодому. Младен
ец предпочитал наездника, ибо у того не бы
ло бороды. Но он любил и всесильного челов
ека, ибо у того меж доверчивых от близорук
ости глаз посверкивал и покачивался изве
стный предмет, именуемый в моей стране ?пе
нсне?. Младенец щипал за нос комиссара и д
ёргал за красивый чуб венгра. Так что при
двух няньках мужского рода у смышлёного р
ебёнка было два любимых занятия.
In VN’s story Nina perishes when Segur’s car runs at full speed into the
truck of a traveling circus.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L