According to Hermann (the narrator and main character in Despair), Felix likes rhymed adages:
Ты на войне побывал?" – спросил я и несколько раз сряду прочистил горло, – голос был хриплый.
"Да, – ответил он, – а что?"
"Так, ничего. Здорово боялся, что убьют, – правда?"
Он подмигнул и проговорил загадочно:
"У всякой мыши – свой дом, но не всякая мышь выходит оттуда".
Я уже успел заметить, что он любит пошлые прибаутки, в рифму; не стоило ломать себе голову над тем, какую, собственно, мысль он желал выразить.
“Been in the war?” I queried; and several times running, I cleared my throat, for my voice was hoarse.
“Yes,” he answered. “Two years. Why?”
“Oh, nothing. Damned afraid of getting killed, eh?”
He winked and spoke with evasive obscurity:
“Every mouse has a house, but it’s not every mouse that comes out.”
In German the end rhymed too; I had already noticed his fondness for insipid sayings; and it was quite useless racking one’s brains trying to see the idea he really desired to express. (Chapter Five)
"Вот что, Феликс, тут темно и неуютно. Ты, пожалуй, голоден. Пойдём закусим где-нибудь и за кружкой пива продолжим наш разговор. Ладно?"
"Ладно, – отозвался он, слегка оживившись, и глубокомысленно присовокупил: – Пустому желудку одно только и можно сказать", – (перевожу дословно, – по-немецки все это у него выходило в рифмочку).
“Well, Felix, it’s getting dark and dismal out here. I bet you are hungry. Come on, let us find something to eat and go on with our talk over a pint of ale. Does that suit you?”
“It does,” said Felix in a slightly livelier voice and then added sententiously: “A hungry belly has no ears” (I translate his adages anyhow; in German they all jingled with rhymes). (ibid.)
If translated back to German, the saying used by Felix is Dem leeren Magen kann man nur eines sagen. It brings to mind the Latin proverb (that means just the opposite) quoted by Tsvibush (a Gypsy fiddler) in Chekhov’s story Nenuzhnaya pobeda (“An Unnecessary Victory,” 1882):
Plenus venter non studet libenter, ваша честь! Xe-xe-xe… Вы изволите говорить истину. Но, ваша честь, нет правил без исключений!
– У меня есть… Я не признаю в данном случае исключений. Я сужу людей только натощак, старина, когда я менее всего расположен сентиментальничать. Десять лет тому назад я пробовал судить после обеда… Я что же выходило? Знаешь, что выходило, старина? Я приговаривал к наказанию одной степенью ниже… А это не всегда справедливо! Однако ты толст, как стоведерная бочка! Ты, вероятно, ешь много? И тебе не жарко носить на себе столько лишнего мяса? А это что за девочка? (Chapter II)
The characters in Chekhov’s play Tri sestry (“The Three Sisters,” 1901) include Kulygin (Masha’s husband), the Latin teacher at a high school. The action in “The Three Sisters” takes place in a provincial city, like Perm, and the play’s leitmotif is V Moskvu (“To Moscow”). Hermann first met Lydia and married her in Moscow, where he lived at a flat that belonged to a Lett, by profession a teacher of Latin:
С Лидой я познакомился в Москве (куда пробрался чудом сквозь мерзкую гражданскую суету), на квартире случайного приятеля-латыша, у которого жил, – это был молчаливый белолицый человек, со стоявшими дыбом короткими жёсткими волосами на кубическом черепе и рыбьим взглядом холодных глаз, – по специальности латинист, а впоследствии довольно видный советский чиновник. Там обитало несколько людей – всё случайных, друг с другом едва знакомых, – и между прочим, родной брат Ардалиона, а Лидии двоюродный брат, Иннокентий, уже после нашего отъезда за что-то расстрелянный. Собственно говоря, всё это подходит скорее для начала первой главы, а не третьей…
I first met Lydia in Moscow (whither I had got by miracle, after wriggling through the accursed hubbub of civil strife), at the flat, belonging to a chance acquaintance of mine, where I lived. He was a Lett, a silent, white-faced man with a cuboidal skull, a crew cut, and fish-cold eyes. By profession a teacher of Latin, he somehow managed, later, to become a prominent Soviet official. Into those lodgings Fate had packed several people who hardly knew one another, and there was among them that other cousin of Lydia’s, Ardalion’s brother Innocent, who, for some reason or another, got executed by the shooting squad soon after our departure. (To be frank, all this would be far more befitting at the beginning of the first chapter than at the beginning of the third.) (Chapter Three)
The Lett's rybiy vzglyad (fish-cold eyes) brings to mind Chekhov's story Ryb'ya lyubov' ("Fish Love," 1892).
As pointed out by Hermann, the name Felix means “the happy one:”
«В настоящее время ничeм помочь тебe не могу, — отвeтил я холодно, — но дай мнe свой адрес». Я вынул записную книжку и серебряный карандаш.
Он усмeхнулся: «Не могу сказать, чтобы у меня сейчас была вилла. Лучше спать на сeновалe, чeм в лeсу, но лучше спать в лeсу, чeм на скамейкe».
«А всё-таки, — сказал я, — гдe в случаe чего можно тебя найти?»
Он подумал и отвeтил: «Осенью я навeрное буду в той деревнe, гдe работал прошлой осенью. Вот на тамошний почтамт и адресуйте. Неподалеку от Тарница. Дайте, запишу».
Его имя оказалось Феликс, что значит «счастливый». Фамилию, читатель, тебe знать незачeм. Почерк неуклюжий, скрипящий на поворотах. Писал он лeвой рукой.
Мнe было пора уходить. Я дал ему десять крон. Снисходительно осклабясь, он протянул мнe руку, оставаясь при этом в полулежачем положении.
“I am afraid there is not much I can do for you at the moment,” I answered coldly. “But leave me your address.”
I took out my notebook and silver pencil.
He smiled ruefully: “No good saying I live in a villa; better to sleep in a hayloft than on moss in a wood, but better to sleep on moss than on a hard bench.”
“Still, I should like to know where to find you.”
He thought this over and then said: “This autumn I am sure to be at the same village where I worked last year. You might send a line to the post office there. It is not far from Tarnitz. Here, let me write it down for you.”
His name turned out to be Felix, “the happy one.” What his surname was, gentle reader, is no business of yours. His awkward handwriting seemed to creak at every turning. He wrote with his left hand. It was time for me to go. I put ten crowns into cap. With a condescending grin he offered his hand, hardly bothering to sit up. I grasped it only because it provided me with the curious sensation of Narcissus fooling Nemesis by helping his image out of the brook. (Chapter One)
The name of Hermann’s double seems to hint at the Latin phrase felix culpa (happy fault). After Felix’s murder, the police tracks down Hermann thanks to a stick with Felix’s name branded on it found in Hermann’s car. Felix’s surname (disclosed by Hermann at the end of the English version), Wohlfahrt means “charity” and brings to mind Lydia’s philanthropic activities in Chekhov’s story “The House with the Mezzanine.”