In VN’s novel Priglashenie na kazn’ (“Invitation to a Beheading,”1935) there are several inscriptions on the wall of Cincinnatus’s cell:
"Бытие безымянное, существенность беспредметная..." - прочёл Цинциннат на стене там, где дверь, отпахиваясь, прикрывала стену.
"Вечные именинники, мне вас --" - написано было в другом месте.
Левее, почерком стремительным и чистым, без единой лишней линии: "Обратите внимание, что когда они с вами говорят --" - дальше, увы, было стёрто.
Рядом - корявыми детскими буквами: "Писателей буду штрафовать" - и подпись: директор тюрьмы.
Ещё можно было разобрать одну ветхую и загадочную строку: "Смерьте до смерти, - потом будет поздно".
- Меня во всяком случае смерили, - сказал Цинциннат, тронувшись опять в путь и на ходу легонько постукивая костяшками руки по стенам. - Как мне, однако, не хочется умирать! Душа зарылась в подушку. Ох, не хочется! Холодно будет вылезать из теплого тела. Не хочется, погодите, дайте ещё подремать.
‘Nameless existence, intangible substance , Cincinnatus read on the wall where the door covered it when open.
‘Perpetual name-day celebrants, you can just . . .’ was written in another place.
Further to the left, in a strong and neat hand, without a single superfluous line: ‘Note that when they address you . . .’ The continuation had been erased.
Next to this, in clumsy childish letters: ‘I will collect fines from writers,’ signed ‘director of the prison.’
One could make out yet another line, an ancient and enigmatic one: ‘Measure me while I live — after, it will be too late.’
‘In any case I have been measured,’ said Cincinnatus, resuming his journey and rapping lightly with his knuckles on the walls. ‘But now I don’t want to die! My soul has burrowed under the pillow. Oh, I don’t want to! It will be cold getting out of my warm body. I don’t want to . . . wait a while ... let me doze some more.’ (Chapter II)
The director’s warning (‘I will collect fines from writers’) brings to mind the last two entries in Chekhov’s story Zhalobnaya kniga (“The Complaints Book,” 1884):
«Прошу в жалобной книге не писать посторонних вещей. За начальника станции Иванов 7-й».
«Хоть ты и седьмой, а дурак».
"Please refrain from making irrelevant entries in this complaints book. Ivanov the Seventh (pp. Station-master)."
"Even though you are the Seventh, you’re a fool."
Imeniny (“The Nameday,” 1888) is a story by Chekhov. In Chekhov’s play Tri sestry (“The Three Sisters,” 1901) the action begins on Irina’s name-day. In Act Two of Chekhov’s play Irina is a telegraph employee. In “Invitation to a Beheading” it is the telegraph employees who perpetually celebrate somebody’s name-dates.
On the other hand, vechnye imeninniki (perpetual name-day celebrants) recall vechnyi truzhenik (the perpetual toiler), as the tsar Peter I called the twelve-year-old schoolboy Vasiliy Tredyakovski (a fact mentioned by Pushkin in his “Table-Talk,” 1830-36):
Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника, Василья Тредьяковского: вечный труженик! Какой взгляд! какая точность в определении! В самом деле, что был Тредьяковский, как не вечный труженик?
In the first edition of Lazhechnikov’s historical novel Ledyanoy dom (“The Ice House,” 1835) the poet Tredyakovski tramples with his foot the dead head of his enemy Volynski, a statesman and diplomat who was beheaded on June 27, 1740 (at the end of the reign of the Empress Anna Ioannovna), on the thirty-first anniversary of the battle of Poltava.
In a letter of Nov. 22, 1835, to Pushkin (who disagreed with Lazhechnikov’s portrayal of Tredyakovski as a completely worthless poetaster and of the empress’s favorite Biron as a nonentity and hateful representative of German ideas) Lazhechnikov mentions baraniy rog (a ram's horn):
Быть может, какой-нибудь лихой наездник-историк велит нам снять шапку пред его памятью за то, что он, ничтожный выходец, умел согнуть Петрову Россию в бараний рог и душил нас, как овец?
According to Lazhechnikov, Biron managed to bend Peter’s Russia into a ram’s horn. When Cincinnatus begins to shade with a pencil, an embryonic embellishment appears gradually and curls into a ram’s horn:
Ужасно! Цинциннат снял шёлковую безрукавку, надел халат и, притоптывая, чтобы унять дрожь, пустился ходить по камере. На столе белел чистый лист бумаги, и, выделяясь на этой белизне, лежал изумительно очиненный карандаш, длинный как жизнь любого человека, кроме Цинцинната, и с эбеновым блеском на каждой из шести граней. Просвещённый потомок указательного перста. Цинциннат написал: "и всё-таки я сравнительно. Ведь этот финал я предчувствовал этот финал". Родион, стоя за дверью, с суровым шкиперским вниманием глядел в глазок. Цинциннат ощущал холодок у себя в затылке. Он вычеркнул написанное и начал тихо тушевать, причем получился загадочный орнамент, который постепенно разросся и свернулся в бараний рог. Ужасно!
O horrible! Cincinnatus took off his silk jerkin, put on his dressing gown and, stamping his feet a little to stop the shivering, began walking around the cell. On the table glistened a clean sheet of paper and, distinctly outlined against this whiteness, lay a beautifully sharpened pencil, as long as the life of any man except Cincinnatus, and with an ebony gleam to each of its six facets. An enlightened descendant of the index finger. Cincinnatus wrote: ‘In spite of everything I am comparatively. After all I had premonitions, had premonitions of this finale.’ Rodion was standing on the other side of the door and peering with a skipper’s stern attention through the peephole. Cincinnatus felt a chill on the back of his head. He crossed out what he had written and began shading gently; an embryonic embellishment appeared gradually and curled into a ram’s horn. O horrible! (Chapter I)
In the Post scriptum to his poem Moya Rodoslovnaya (“My Pedigree,” 1830) Pushkin calls the tsar Peter I shkiper (the skipper), a word repeated by Pushkin three times:
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что чёрный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.