In his Foreword to Shade's poem Kinbote (in VN's novel Pale Fire, 1962, Shade’s mad commentator who imagines that he is Charles the Beloved, the last self-exiled king of Zembla) mentions Dr. Nattochdag, the head of Kinbote's department who was nicknamed Netochka:
There was also the morning when Dr. Nattochdag, head of the department to which I was attached, begged me in a formal voice to be seated, then closed the door, and having regained, with a downcast frown, his swivel chair, urged me "to be more careful." In what sense, careful? A boy had complained to his adviser. Complained of what, good Lord? That I had criticized a literature course he attended ("a ridiculous survey of ridiculous works, conducted by a ridiculous mediocrity"). Laughing in sheer relief, I embraced my good Netochka, telling him I would never be naughty again. I take this opportunity to salute him. He always behaved with such exquisite courtesy toward me that I sometimes wondered if he did not suspect what Shade suspected, and what only three people (two trustees and the president of the college) definitely knew.
Netochka Nezvanov (1849) is the unfinished novel by Dostoevski. Natt och dag means in Swedish “night and day.” I. Annenski’s poem Dve lyubvi (“Two Loves”) ends in the line Byt’ kak ten’, no vmeste noch’ i den’ (To be like a shadow, but at the same time night and day):
Есть любовь, похожая на дым:
Если тесно ей — она дурманит,
Дай ей волю — и её не станет…
Быть как дым — но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днём у ног лежит — тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает…
Быть как тень, но вместе ночь и день…
According to Annenski, there is a love that resembles dym (smoke), and there is a love that resembles ten’ (shadow). Ten’ ot dyma (“The Shadow of Smoke,” 1905) is a poem by Balmont and the title of a chapter in Hodasevich’s memoir essay Muni (1926). According to Muni (whose words Hodasevich quotes in his memoir essay), Balmont’s lines
others are smoke, I’m a shadow of smoke
I envy everybody who is smoke
should stand as an epigraph to him (not to his verses, but to Muni as he is):
А ко мне, не к стихам, а ко мне самому, каков я есть, надо бы поставить эпиграф:
Другие дым, я тень от дыма,
Я всем завидую, кто дым.
In another chapter of his memoir essay on Muni, Semipudovaya kupchikha (“A Seven-Pood Merchant's Wife”), Hodasevich tells about Muni’s attempt to abandon his personality altogether and become a totally different man, Alexander Beklemishev:
В одном из его рассказов главный герой, Большаков, человек незадачной жизни, мучимый разными страстями и неприятностями, решает “довоплотиться” в спокойного и благополучного Переяславцева. Сперва это ему удается, но потом он начинает бунтовать, и наконец Переяславцев убивает его. После одной тяжёлой любовной истории, в начале 1908 года, Муни сам вздумал довоплотиться в особого человека, Александра Александровича Беклемишева (рассказ о Большакове был написан позже, именно на основании опыта с Беклемишевым). Месяца три Муни не был похож на себя, иначе ходил, говорил, одевался, изменил голос и сами мысли. Существование Беклемишева скрывалось, но про себя Муни знал, что наоборот,— больше нет Муни, а есть Беклемишев, принужденный лишь носить имя Муни “по причинам полицейского паспортного порядка”.
The chapter’s title is a reference to the devil’s words in Dostoevski’s Brothers Karamazov (1880). The devil confesses to Ivan Karamazov (who believes that all is allowed) that he dreams of being incarnated in some fat merchant’s wife seven poods in weight (one pood = 16 kg). In Canto Three of his poem Shade describes IPH (a lay Institute of Preparation for the Hereafter) and mentions “Fra Karamazov , mumbling his inept All is allowed:”
In later years it started to decline:
Buddhism took root. A medium smuggled in
Pale jellies and a floating mandolin.
Fra Karamazov, mumbling his inept
All is allowed, into some classes crept;
And to fulfill the fish wish of the womb,
A school of Freudians headed for the tomb. (ll. 638-644)
Samuil Kissin’s penname, Muni hints at Buddha Shakyamuni. I. Annenski is the author of Buddiyskaya messa v Parizhe (“The Buddhist Service in Paris,” 1906):
Колонны, желтыми увитые шелками,
И платья pêche и mauve в немного яркой раме
Среди струистых смол и лепета звонков,
И ритмы странные тысячелетних слов,—
Слегка смягченные в осенней позолоте,—
Вы в памяти моей сегодня оживете.
Священнодействовал базальтовый монгол,
И таял медленно таинственный глагол
В капризно созданном среди музея храме,
Чтоб дамы черными играли веерами
И, тайне чуждые, как свежий их ирис,
Лишь переводчикам внимали строго мисс.
Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна,
Мне в таинстве была лишь музыка понятна.
Но тем внимательней созвучья я ловил,
Я ритмами дышал, как волнами кадил,
И было стыдно мне пособий бледной прозы
Для той мистической и музыкальной грезы.
Обедня кончилась, и сразу ожил зал,
Монгол с улыбкою цветы нам раздавал.
И, экзотичные вдыхая ароматы,
Спешили к выходу певцы и дипломаты
И дамы, бережно поддерживая трен,—
Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен.
А в воздухе жила непонятая фраза,
Рожденная душой в мучении экстаза,
Чтоб чистые сердца в ней пили благодать…
И странно было мне и жутко увидать,
Как над улыбками спускалися вуали
И пальцы нежные цветы богов роняли.
Shade’s poem is almost finished when the author is killed by Gradus (in a letter of Oct. 31, 1838, to his brother Dostoevski twice uses the word gradus, “degree”). Kinbote believes that, to be completed, Shade’s poem needs but one line (Line 1000, identical to Line 1: “I was the shadow of the waxwing slain”). But it seems that, like some sonnets, Shade’s poem also needs a coda (Line 1001: “By its own double in the windowpane”). Dvoynik (“The Double”) is a short novel (1846) by Dostoevski and a poem (1904) by Annenski. Annenski is the author of Son i net (“Sleep and No”), a fourteen-line poem whose title plays on sonet (sonnet). In his essay Problema Gamleta (“The Problem of Hamlet”) included in Vtoraya kniga otrazheniy ("The Second Book of Reflections,” 1909) Annenski mentions Pushkin's Mozart and says that Hamlet is not a Salieri:
Видите ли: зависть художника не совсем то, что наша...
Для художника это - болезненное сознание своей ограниченности и желание делать творческую жизнь свою как можно полнее. Истинный художник и завистлив и жаден... я слышу возражение - пушкинский Моцарт. - Да! Но ведь Гамлет не Сальери. Моцарта же Пушкин, как известно, изменил: его короткая жизнь была отнюдь не жизнью праздного гуляки, а сплошным творческим горением. Труд его был громаден, не результат труда, а именно труд.
Annenski wrote under the penname Nik. T-o ("Mr. Nobody"). In Pushkin’s little tragedy “Mozart and Salieri” (1830) Mozart uses the phrase nikto b (none would):
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
If all could feel like you the power of harmony!
But no: the world could not go on then. None
Would bother with the needs of lowly life;
All would surrender to the free art. (Scene II)
Nikto b is Botkin (Shade’s, Kinbote’s and Gradus’ “real” name) in reverse. An American scholar of Russian descent, Professor Vsevolod Botkin went mad and became Shade, Kinbote and Gradus after the tragic death of his daughter Nadezhda (Hazel Shade’s “real” name). Nadezhda means “hope.” There is a hope that, when Kinbote completes his work on Shade’s poem and commits suicide (on Oct. 19, 1959, the anniversary of Pushkin’s Lyceum), Botkin, like Count Vorontsov (a target of Pushkin's epigrams, "half-milord, half-merchant, etc."), will be full again.