According to Demon Veen (in VN’s novel Ada, 1969, Van’s and Ada’s father), the sweetest word in the language rhymes with "billiard:"
‘I say,’ exclaimed Demon, ‘what’s happened — your shaftment is that of a carpenter’s. Show me your other hand. Good gracious’ (muttering:) ‘Hump of Venus disfigured, Line of Life scarred but monstrously long...’ (switching to a gipsy chant:) ‘You’ll live to reach Terra, and come back a wiser and merrier man’ (reverting to his ordinary voice:) ‘What puzzles me as a palmist is the strange condition of the Sister of your Life. And the roughness!’
‘Mascodagama,’ whispered Van, raising his eyebrows.
‘Ah, of course, how blunt (dumb) of me. Now tell me — you like Ardis Hall?’
‘I adore it,’ said Van. ‘It’s for me the château que baignait la Dore. I would gladly spend all my scarred and strange life here. But that’s a hopeless fancy.’
‘Hopeless? I wonder. I know Dan wants to leave it to Lucile, but Dan is greedy, and my affairs are such that I can satisfy great greed. When I was your age I thought that the sweetest word in the language rhymes with "billiard," and now I know I was right. If you’re really keen, son, on having this property, I might try to buy it. I can exert a certain pressure upon my Marina. She sighs like a hassock when you sit upon her, so to speak. Damn it, the servants here are not Mercuries. Pull that cord again. Yes, maybe Dan could be made to sell.’
‘That’s very black of you, Dad,’ said pleased Van, using a slang phrase he had learned from his tender young nurse, Ruby, who was born in the Mississippi region where most magistrates, public benefactors, high priests of various so-called’ denominations,’ and other honorable and generous men, had the dark or darkish skin of their West-African ancestors, who had been the first navigators to reach the Gulf of Mexico. (1.38)
To Demon’s ear the sweetest word in the language is “milliard.” In a letter of May 4, 1889, from Sumy in East Ukraine to Suvorin in St. Petersburg Chekhov mentions milliards of creatures that are born every day:
Пишу Вам, дорогой Алексей Сергеевич, вернувшись с охоты: ловил раков. Погода чудесная. Всё поет, цветет, блещет красотой. Сад уж совсем зеленый, даже дубы распустились. Стволы яблонь, груш, вишен и слив выкрашены от червей в белую краску, цветут все эти древеса бело, отчего поразительно похожи на невест во время венчания: белые платья, белые цветы и такой невинный вид, точно им стыдно, что на них смотрят. Каждый день родятся миллиарды существ. Соловьи, бугаи, кукушки и прочие пернатые твари кричат без умолку день и ночь, им аккомпанируют лягушки. Каждый час дня и ночи имеет какую-либо свою особенность. Так, в девятом часу вечера стоит в саду буквально рев от майских жуков... Ночи лунные, дни яркие... Сего ради, настроение у меня хорошее, и если б не кашляющий художник и не комары, от которых не помогает даже рецептура Эльпе, то я был бы совершенным Потемкиным. Природа очень хорошее успокоительное средство. Она мирит, т. е. делает человека равнодушным. А на этом свете необходимо быть равнодушным. Только равнодушные люди способны ясно смотреть на вещи, быть справедливыми и работать — конечно, это относится только к умным и благородным людям; эгоисты же и пустые люди и без того достаточно равнодушны.
… Nature is an excellent sedative. It pacifies—that is, it makes one indifferent. And it is essential in this world to be indifferent. Only those who are indifferent are able to see things clearly, to be just and to work. Of course, I am only speaking of intelligent people of fine natures; the empty and selfish are indifferent enough any way.
In his letter to Suvorin Chekhov describes the fruit trees in bloom in the Lintvaryovs’ estate. According to Van, Ada likes what all our belles like — balls, orchids, and The Cherry Orchard:
‘Naturally,’ continued Demon, ‘there is a good deal to be said for a restful summer in the country...’
‘Open-air life and all that,’ said Van.
‘It is incredible that a young boy should control his father’s liquor intake,’ remarked Demon, pouring himself a fourth shallow. ‘On the other hand,’ he went on, nursing the thin-stemmed, gold-rimmed cup, ‘open-air life may be pretty bleak without a summer romance, and not many decent girls haunt the neighborhood, I agree. There was that lovely Erminin girl, une petite juive très aristocratique, but I understand she’s engaged. By the way, the de Prey woman tells me her son has enlisted and will soon be taking part in that deplorable business abroad which our country should have ignored. I wonder if he leaves any rivals behind?’
‘Goodness no,’ replied honest Van. ‘Ada is a serious young lady. She has no beaux — except me, ça va seins durs. Now who, who, who, Dad, who said that for "sans dire"?’
‘Oh! King Wing! When I wanted to know how he liked his French wife. Well, that’s fine news about Ada. She likes horses, you say?’
‘She likes,’ said Van, ‘what all our belles like — balls, orchids, and The Cherry Orchard.’ (1.38)
In his memoir essay on Chekhov, “A. P. Chekhov in the Moscow Art Theater,” K. S. Stanislavski says that he was fortunate to witness the process of creation of Chekhov’s play Vishnyovyi sad (“The Cherry Orchard,” 1904):
Мне посчастливилось наблюдать со стороны за процессом создания Чеховым его пьесы «Вишневый сад». Как-то при разговоре с Антоном Павловичем о рыбной ловле наш артист А.Р. Артем изображал, как насаживают червя на крючок, как закидывают удочку донную или с поплавком. Эти и им подобные сцены передавались неподражаемым артистом с большим талантом, и Чехов искренне жалел о том, что их не увидит большая публика в театре. Вскоре после этого Чехов присутствовал при купании в реке другого нашего артиста и тут же решил:
- Послушайте, надо же, чтобы Артем удил рыбу в моей пьесе, а N купался рядом в купальне, барахтался бы там и кричал, а Артем злился бы на него за то, что он ему пугает рыбу.
Антон Павлович мысленно видел их на сцене - одного удящим около купальни, другого - купающимся в ней, то есть за сценой. Через несколько дней Антон Павлович объявил нам торжественно, что купающемуся ампутировали руку, но, несмотря на это, он страстно любит играть на бильярде своей единственной рукой. Рыболов же оказался стариком лакеем, скопившим деньжонки.
Через некоторое время в воображении Чехова стало рисоваться окно старого помещичьего дома, через которое лезли в комнату ветки деревьев. Потом они зацвели снежно-белым цветом. Затем в воображаемом Чеховым доме поселилась какая-то барыня.
- Но только у вас нет такой актрисы. Послушайте! Надо же особую старуху, - соображал Чехов. - Она же все бегает к старому лакею и занимает у него деньги...
Около старухи очутился не то ее брат, не то дядя - безрукий барин, страстный любитель игры на бильярде. Это большое дитя, которое не может жить без лакея. Как-то раз последний уехал, не приготовив барину брюк, и потому он пролежал весь день в постели...
According to Stanislavski, at one time Chekhov planned to have among the play’s characters an one-armed billiardist. When they meet in Mont Roux in October, 1905 (half a year after Demon’s death), Ada (now married to Andrey Vinelander) tells Van that at Marina’s funeral Demon and d’Onsky’s son, a person with only one arm, wept comme des fontaines:
‘My upper-lip space feels indecently naked.’ (He had shaved his mustache off with howls of pain in her presence). ‘And I cannot keep sucking in my belly all the time.’
‘Oh, I like you better with that nice overweight — there’s more of you. It’s the maternal gene, I suppose, because Demon grew leaner and leaner. He looked positively Quixotic when I saw him at Mother’s funeral. It was all very strange. He wore blue mourning. D’Onsky’s son, a person with only one arm, threw his remaining one around Demon and both wept comme des fontaines. Then a robed person who looked like an extra in a technicolor incarnation of Vishnu made an incomprehensible sermon. Then she went up in smoke. He said to me, sobbing: "I will not cheat the poor grubs!" Practically a couple of hours after he broke that promise we had sudden visitors at the ranch — an incredibly graceful moppet of eight, black-veiled, and a kind of duenna, also in black, with two bodyguards. The hag demanded certain fantastic sums — which Demon, she said, had not had time to pay, for "popping the hymen" — whereupon I had one of our strongest boys throw out vsyu (the entire) kompaniyu.’ (3.8)
In Chekhov's play Dyadya Vanya ("Uncle Vanya," 1898) Voynitski (Uncle Vanya) tells Telegin: Zatkni fontan, Vaflya! ("Oh do dry up, Waffles!"; an allusion to Kozma Prutkov’s aphorism “If you have a fountain, shut it up!”).
Reading Van’s palm, Demon predicts the issue of Van’s pistol duel with Captain Tapper (as a result Van loses his ability to dance on his hands and never performs as Mascodagama again) and his own death in a mysterious airplane disaster above the Pacific (3.7). Van never finds out that his father died, because Ada (who could not pardon Demon his forcing Van to give her up) managed to persuade the pilot to destroy his machine in midair. Also, Ada would be afraid that Demon might tell Van that she and Andrey Vinelander have a couple of children (who were born after Lucette’s suicide in June, 1901, and before Demon’s death in March, 1905).