To an interviewer’s question “what distinguishes us from animals” VN replied “being aware of being aware of being:”
What distinguishes us from animals?
Being aware of being aware of being. In other words, if I not only know that I am but also know that I know it, then I belong to the human species. All the rest follows—the glory of thought, poetry, a vision of the universe. In that respect, the gap between ape and man is immeasurably greater than the one between amoeba and ape. The difference between an ape's memory and human memory is the difference between an ampersand and the British Museum library. (Strong Opinions, p. 142)
In his diary (the entry of April 5, 1907) Leo Tolstoy writes:
Вся разница между человеком и животным та, что человек знает, что он умрет, а животное не знает. Разница огромная.
The difference between man and animal is that a man knows that he will die and an animal does not. The difference is tremendous.
In an entry of August 3, 1898, of his diary Tolstoy compares human mind to that of an amoeba:
12) Разум человека так же слаб и ничтожен в сравнении — и в бесчисленное число раз больше — с тем, что есть, как разум (средство познания) козявки, амебы в сравнении с разумом человека. Разум человека в сравнении не то что с наивысшим разумом, но с разумом, к[оторый] выше его — всё равно, что понимание сложной задачи из высшей математики или хоть из алгебры человека, не знающего математики, которому она кажется неразрешима (как для нас задачи бесконечности, пространства и времени). Тогда как задача эта проста и ясна для знающего математику. Разница только в том, что математике можно выучиться. Разрешить же задачу пространства и времени не поможет никакое изучение. Это предел возможности нашего познания при нашем разуме.
On the same day Tolstoy made in his diary three entries in which he prophetically criticized Marx and the Marxists:
4) Если бы даже случилось то, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместил[ся] бы. То властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители рабочих.
5) Ошибка марксистов (и не одних их, а всей матерьялист[ической] школы) в том, что они не видят того, что жизнью человечества движет рост сознания, дв[и]жение религии, более и более ясное, общее, удовлетворяющее всем вопросам понимание жизни, а не экономические причины.
6) Главная недодуманность, ошибка теории Марк[са] в предположении о том, что капиталы перейдут из рук частных лиц в руки правительства, а от правительства, представляющего народ, в руки рабочих. Правительство не представляет народ, а есть те же частные люди, имеющие власть, несколько различные от капиталистов, отчасти совпадающие с ними. И потому правительство никогда не передаст капитала рабочим. Что правительство представляет народ, это фикция, обман. Если бы было такое устройство, при к[отором] правительство действительно выражало бы волю народа, то в таком правительстве не нужно бы было насилия, не нужно бы было правительства в смысле власти.
Tolstoy is the author of Obez’yana (“The Ape”), a fable:
Один человек пошел в лес, срубил дерево и стал распиливать. Он поднял конец дерева на пень, сел верхом и стал пилить. Потом он забил клин в распиленное место и стал пилить дальше. Распилил, вынул клин и переложил его еще дальше. Обезьяна сидела на дереве и смотрела. Когда человек лег спать, обезьяна села верхом на дерево и хотела то же делать; но когда она вынула клин, дерево сжалось и прищемило ей хвост. Она стала рваться и кричать. Человек проснулся, прибил обезьяну и привязал на веревку.
In his poem Otkazat’sya ot vina (“To give up alcohol,” 1898) the philosopher Vladimir Solovyov calls Tolstoy staraya obez’yana (the old sapajou):
Отказаться от вина —
В этом страшная вина;
Смелее пейте, христиане,
Не верьте старой обезьяне.
To give up alcohol
would be a terrible fault.
Do not hesitate to drink, Christians,
Do not believe the old sapajou.
In his narrative poem Tri svidaniya (“Three Meetings,” 1898) Solovyov tells about a blessed half-year that he spent in the British Museum:
Прошли года. Доцентом и магистром
Я мчуся за границу в первый раз.
Берлин, Ганновер, Кёльн – в движенье быстром
Мелькнули вдруг и скрылися из глаз.
Не света центр, Париж, не край испанский,
Не яркий блеск восточной пестроты –
Моей мечтою был Музей Британский,
И он не обманул моей мечты.
Забуду ль вас, блаженные полгода?
Не призраки минутной красоты,
Не быт людей, не страсти, не природа –
Всей, всей душой одна владела ты.
Years passed. Now a lecturer, a master,
I rush abroad for the first time.
Berlin, Hanover, Cologne -- flying by,
Cities flash suddenly, and vanish before the eye.
Not to Paris, the shining center, nor to the Spanish edge,
Nor the kaleidoscopic Orient --
My dream took me to the British Museum,
And my dream was no misdirection.
Shall I ever forget that blessed half-year?
Not phantoms of perfect beauty,
Neither lives, nor passions, nor nature --
But You! You owned my whole soul. (2)
(transl. Ivan M. Granger)
At the beginning of his main opus, Opravdanie dobra (“The Justification of the Good,” 1897), Solovyov speaks about the difference between man and animal and quotes Darwin:
Отличительный характер психической природы человека вообще нисколько не отрицается знаменитым представителем естественнонаучного трансформизма. "Различие в этом отношении, - говорит Чарльз Дарвин (между человеком и всеми другими животными), - без сомнения, огромно, если даже мы будем сравнивать, с одной стороны, душу самого низшего дикаря, не умеющего считать больше четырех и не употребляющего отвлеченного обозначения даже для простых предметов и аффектов; а с другой стороны - душу самой высокоорганизованной обезьяны. Различие, несомненно, осталось бы все-таки огромным и в том случае, если бы одни из высших обезьяних видов удалось привести в такое же облагороженное и цивилизованное состояние, в каком является собака сравнительно со своею коренною формой - волком или шакалом. Туземцы Огненной Земли принадлежат к самым низшим расам; однако мне приходилось постоянно удивляться троим из этих дикарей, находившимся со мною на корабле Бигль: как они, проживши несколько лет в Англии и научившись немного по-английски, стали похожи на нас всем своим психическим складом и большею частью духовных способностей".
Далее Дарвин объявляет, что он вполне подписывается под суждением писателей, утверждающих, что изо всех различий между человеком и другими животными самое значительное состоит в нравственном чувстве, которое он (со своей точки зрения) считает не приобретаемым, а прирожденным человеку.
Но, увлекаемый своим (в известных пределах законным) стремлением наполнить "огромное", по его словам, расстояние промежуточными звеньями, Дарвин впадает в одну основную ошибку. Всей первоначальной нравственности человека он приписывает характер исключительно общественный, сближая ее таким образом с социальными инстинктами животных. Личная же, или индивидуальная, нравственность имеет, по Дарвину, лишь производное значение, как позднейший результат исторического развития. Для дикарей, утверждает он, существуют только те добродетели, которые требуются интересами их социальной группы.<<*4>> Между тем одного простого и общеизвестного факта достаточно, чтобы опровергнуть такой взгляд.
Есть одно чувство, которое не служит никакой общественной пользе, совершенно отсутствует у самых высших животных и, однако же, ясно обнаруживается у самых низших человеческих рас. В силу этого чувства самый дикий и неразвитый человек стыдится, т. е. признает недолжным и скрывает такой физиологический акт, который не только удовлетворяет его собственному влечению и потребности, но сверх того полезен и необходим для поддержания рода. В прямой связи с этим находится и нежелание оставаться в природной наготе, побуждающее к изобретению одежды и таких дикарей, которые по климату и простоте быта в ней вовсе не нуждаются.
Этот нравственный факт резче всего отличает человека ото всех других животных, у которых мы не находим ни малейшего намека на что-нибудь подобное. Сам Дарвин, рассуждающий о религиозности собак и т.п., не пытался искать у какого бы то ни было животного каких-нибудь зачатков стыдливости. И действительно, не говоря уже о более низких тварях, и высокоодаренные и многовоспитанные домашние животные не составляют исключения. Благородный в других отношениях конь дал библейскому пророку подходящий образ для характеристики бесстыдных юношей из развратной иерусалимской знати; доблестный пес издавна и справедливо почитается типичным представителем полнейшего бесстыдства; а (между дикими животными) у существа, еще более развитого в известных отношениях, - у обезьяны, именно вследствие ее наружного сходства с человеком, а также ее до крайности живого ума и страстного характера ничем не ограниченный цинизм выступает с особенной яркостью.
The characters in VN’s novel Podvig (1932) include Darwin, Martin’s friend at Cambridge. Sonya Zilanov (a flirt with whom both Martin and Darwin are in love) is amused by Darwin's obez'yanie (apian) name. The novel’s English title, Glory, brings to mind “the glory of thought, poetry, a vision of the universe” mentioned by VN in his reply to the interviewer's question "what distinguishes us from animals."