In VN’s novel Priglashenie na kazn’ (“Invitation to a Beheading,” 1935) young Cincinnatus spent the evenings in the Floating Library, in memoriam of Dr Sineokov:
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Пятнадцать лет было Цинциннату, когда он начал работать в мастерской игрушек, куда был определён по причине малого роста. По вечерам же упивался старинными книгами под ленивый, пленительный плеск мелкой волны, в плавучей библиотеке имени д-ра Синеокова, утонувшего как раз в том месте городской речки. Бормотание цепей, плеск, оранжевые абажурчики на галерейке, плеск, липкая от луны водяная гладь, -- и вдали, в чёрной паутине высокого моста, пробегающие огоньки. Но потом ценные волюмы начали портиться от сырости, так что в конце концов пришлось реку осушить, отведя воду в Стропь посредством специально прорытого канала.
Twelve, thirteen, fourteen. At fifteen Cincinnatus went to work in the toy workshop, where he was assigned by reason of his small stature. In the evenings he would feast on ancient books to the lazy enchanting lap of wavelets in the Floating Library, in memoriam of Dr Sineokov, who had drowned at just that spot in the city river. The grinding of chains, the little gallery with its orange-colored lamp shades, the plash, the water’s smooth surface oiled by the moon, and, in the distance, lights flickering past in the black web of a lofty bridge. Later, however, the valuable volumes began to suffer from the damp, so that in the end it was necessary to drain the river, channeling all the water over to the Strop by means of a specially dug canal. (Chapter Two)
The river’s name, Strop may hint at stroptivyi rab (a stubborn slave), as in Alexey Tolstoy’s poem Prince Mikhailo Repnin (1840s) the tsar Ivan the Terrible calls Repnin (who refuses to wear a mask and dance with the tsar and his guards):
Но царь, нахмуря брови: «В уме ты, знать, ослаб
Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб!
Не возражай ни слова и машкару надень —
Или клянусь, что прожил ты свой последний день!»
The guards in the fortress where Cincinnatus is imprisoned wear doglike masks:
Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и ему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали у Родиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и он напевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы (не те годы, увы, опух, одышка). Их вынесло в коридор. Цинциннат был гораздо меньше своего кавалера. Цинциннат был легок как лист. Ветер вальса пушил светлые концы его длинных, но жидких усов, а большие, прозрачные глаза косили, как у всех пугливых танцоров. Да, он был очень мал для взрослого мужчины. Марфинька говаривала, что его башмаки ей жмут. У сгиба коридора стоял другой стражник, без имени, под ружьем, в песьей маске с марлевой пастью. Описав около него круг, они плавно вернулись в камеру, и тут Цинциннат пожалел, что так кратко было дружеское пожатие обморока.
Sometime later Rodion the jailer came in and offered to dance a waltz with him. Cincinnatus agreed. They began to whirl. The keys on Rodion's leather belt jangled; he smelled of sweat, tobacco and garlic; he hummed, puffing into his red beard; and his rusty joints creaked (he was not what he used to be, alas--now he was fat and short of breath). The dance carried them into the corridor. Cincinnatus was much smaller than his partner. Cincinnatus was light as a leaf. The wind of the waltz made the tips of his long but thin mustache flutter, and his big limpid eyes looked askance, as is always the case with timorous dancers. He was indeed very small for a full-grown man. Marthe used to say that his shoes were too tight for her. At the bend in the corridor stood another guard, nameless, with a rifle and wearing a doglike mask with a gauze mouthpiece. They described a circle near him and glided back into the cell, and now Cincinnatus regretted that the swoon's friendly embrace had been so brief. (Chapter 1)
Цинцинната, вдруг отвыкшего, увы, ходить, поддерживал м-сье Пьер и солдат с мордой борзой. Очень долго карабкались по лестницам, - должно быть, с крепостью случился легкий удар, ибо спускавшиеся лестницы, собственно, поднимались и наоборот. Сызнова потянулись коридоры, но более обитаемого вида, то есть наглядно показывавшие - либо линолеумом, либо обоями, либо баулом у стены, - что они примыкают к жилым помещениям. В одном колене даже пахнуло капустой. Далее прошли мимо стеклянной двери, на которой было написано: "анцелярия", и после нового периода тьмы очутились внезапно в громком от полдневного солнца дворе.
Cincinnatus, who, alas, had suddenly lost the capacity of walking, was supported by M'sieur Pierre and a soldier with the face of a borzoi. For a very long time they clambered up and down staircases--the fortress must have suffered a mild stroke, as the descending stairs were in reality ascending and vice versa. Again there were long corridors, but of a more inhabited kind; that is, they visibly demonstrated--either by linoleum, or by wallpaper, or by a sea chest against the wall--that they adjoined living quarters. At one bend there was even a smell of cabbage soup. Further on they passed a glass door with the inscription "ffice," and after another period of darkness they abruptly found themselves in the courtyard, vibrant with the noonday sun. (Chapter 20)
Stroptivyi rab in Tolstoy’s poem brings to mind rabyn' stroptivykh (stubborn captive maids) mentioned by Alexander Blok in his poem Skify ("The Scythians," 1918):
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжёлые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...
We know just how to play the cruel game
Of breaking in the most rebellious steeds;
And stubborn captive maids we also tame
And subjugate, to gratify our needs…
The name Sineokov means “blue-eyed” and seems to hint at ochi sinie bezdonnye (fathomless blue eyes) that bloom on the distant shore in the penultimate strophe of Blok’s poem Neznakomka (“The Unknown Woman,” 1906):
И перья страуса склоненные
В моём качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
And drooping ostrich plumes
Waver in my brain,
And fathomless blue eyes
Bloom on the distant shore.
A treasure lies in my soul,
And the key belongs to me alone!
You are correct, you drunken fiend!
I know: in wine is truth.