In VN’s novel Priglashenie na kazn’ (“Invitation to a Beheading,” 1935) young Cincinnatus spent the evenings in the Floating Library, in memoriam of Dr Sineokov:
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Пятнадцать лет было Цинциннату, когда он начал работать в мастерской игрушек, куда был определён по причине малого роста. По вечерам же упивался старинными книгами под ленивый, пленительный плеск мелкой волны, в плавучей библиотеке имени д-ра Синеокова, утонувшего как раз в том месте городской речки. Бормотание цепей, плеск, оранжевые абажурчики на галерейке, плеск, липкая от луны водяная гладь, -- и вдали, в чёрной паутине высокого моста, пробегающие огоньки. Но потом ценные волюмы начали портиться от сырости, так что в конце концов пришлось реку осушить, отведя воду в Стропь посредством специально прорытого канала.
Twelve, thirteen, fourteen. At fifteen Cincinnatus went to work in the toy workshop, where he was assigned by reason of his small stature. In the evenings he would feast on ancient books to the lazy enchanting lap of wavelets in the Floating Library, in memoriam of Dr Sineokov, who had drowned at just that spot in the city river. The grinding of chains, the little gallery with its orange-colored lamp shades, the plash, the water’s smooth surface oiled by the moon, and, in the distance, lights flickering past in the black web of a lofty bridge. Later, however, the valuable volumes began to suffer from the damp, so that in the end it was necessary to drain the river, channeling all the water over to the Strop by means of a specially dug canal. (Chapter Two)
The name Sineokov means “blue-eyed” and seems to hint at ochi sinie bezdonnye (the dark-blue fathomless eyes) that become blossoms on the distant shore in the penultimate stanza of Alexander Blok’s poem Neznakomka (“The Unknown Woman,” 1906):
И перья страуса склоненные
В моём качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
And the drooping ostrich feathers
sway within my brain,
and the dark-blue fathomless eyes
become blossoms on the distant shore.
A treasure lies in my soul,
and I alone have the keeping of its key.
Those drunken brutes are right:
indeed, – there is truth in wine...
(VN's translation)
Blok is the author of Dvenadtsat' ("The Twelve," 1918), a poem set in Petrograd (St. Petersburg's name in 1914-24). Part One of Pushkin's poem Mednyi vsadnik ("The Bronze Horseman," 1833) begins with the lines Nad omrachyonnym Petrogradom / Dyshal noyabr' osennim khladom (Over the ensombered Petrograd / November breathed with autumn chill):
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Pushkin compares the Neva to an ailing man tossing in his restless bed. V svoey postele bespokoynoy (in his restless bed) brings to mind Byvalo, on eshchyo v postele (It happened, he'd be still in bed), a line in Chapter One (XV: 1) of Pushkin's Eugene Onegin:
Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Все равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,3
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
It happened, he'd be still in bed
when little billets would be brought him.
What? Invitations? Yes, indeed,
to a soiree three houses bid him:
here, there will be a ball; elsewhere, a children's fete.
So whither is my scamp to scurry?
Whom will he start with? Never mind:
'tis simple to get everywhere in time.
Meanwhile, in morning dress,
having donned a broad bolivar3,
Onegin drives to the boulevard
and there goes strolling unconfined
till vigilant Bréguet
to him chimes dinner.
3. Hat à la Bolivar. (Pushkin's note)
The stanza's line 3, Chto? Priglashen'ya? V samom dele (What? Invitations? Yes, indeed), reminds one of Priglashenie na kazn' (the title of VN's novel). Strop (the river in Invitation to a Beheading) makes one think of the Neva's stroptivyi nrav (stubborn character) that made itself evident in the disastrous flood (described by Pushkin in The Bronze Horseman) of 1824 and of Lyublyu tvoy strogiy, stroynyi vid (I love your strict, harmonious aspect), a line in the Introduction to The Bronze Horseman:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.2
I love thee, city of Peter's making;
I love thy harmonies austere,
And Neva's sovran waters breaking
Along her banks of granite sheer;
Thy traceried iron gates; thy sparkling,
Yet moouless, meditative gloom
And thy transparent twilight darkling;
And when I write within my room
Or lampless, read--then, sunk in slumber,
The empty thoroughfares, past number,
Are piled, stand clear upon the night;
The Admiralty spire is bright;
Nor may the darkness mount, to smother
The golden cloudland of the light,
For soon one dawn succeeds another
With barely half-an-hour of night.2
(tr. W. Lednicki)