Andrey Vinelander (in VN's novel Ada, 1969, Ada's husband) is an Arizonian cattle-breeder:
Ardis Hall — the Ardors and Arbors of Ardis — this is the leitmotiv rippling through Ada, an ample and delightful chronicle, whose principal part is staged in a dream-bright America — for are not our childhood memories comparable to Vineland-born caravelles, indolently encircled by the white birds of dreams? The protagonist, a scion of one of our most illustrious and opulent families, is Dr Van Veen, son of Baron ‘Demon’ Veen, that memorable Manhattan and Reno figure. The end of an extraordinary epoch coincides with Van’s no less extraordinary boyhood. Nothing in world literature, save maybe Count Tolstoy’s reminiscences, can vie in pure joyousness and Arcadian innocence with the ‘Ardis’ part of the book. On the fabulous country estate of his art-collecting uncle, Daniel Veen, an ardent childhood romance develops in a series of fascinating scenes between Van and pretty Ada, a truly unusual gamine, daughter of Marina, Daniel’s stage-struck wife. That the relationship is not simply dangerous cousinage, but possesses an aspect prohibited by law, is hinted in the very first pages.
In spite of the many intricacies of plot and psychology, the story proceeds at a spanking pace. Before we can pause to take breath and quietly survey the new surroundings into which the writer’s magic carpet has, as it were, spilled us, another attractive girl, Lucette Veen, Marina’s younger daughter, has also been swept off her feet by Van, the irresistible rake. Her tragic destiny constitutes one of the highlights of this delightful book.
The rest of Van’s story turns frankly and colorfully upon his long love-affair with Ada. It is interrupted by her marriage to an Arizonian cattle-breeder whose fabulous ancestor discovered our country. After her husband’s death our lovers are reunited. They spend their old age traveling together and dwelling in the various villas, one lovelier than another, that Van has erected all over the Western Hemisphere.
Not the least adornment of the chronicle is the delicacy of pictorial detail: a latticed gallery; a painted ceiling; a pretty plaything stranded among the forget-me-nots of a brook; butterflies and butterfly orchids in the margin of the romance; a misty view descried from marble steps; a doe at gaze in the ancestral park; and much, much more. (5.6)
Darkbloom (‘Notes to Ada’): gamine: lassie.
Amerikanskie skotovody ("The American Cattle-breeders") is a chapter in Ilf and Petrov's novel Zolotoy telyonok ("The Golden Calf," 1931). The characters of Ilf and Petrov's novel include nich’ya babushka (nobody’s grandmother), one of the inhabitants of “A Crow’s Nest” who is afraid of electricity and uses a kerosene lamp in her entresol apartment. At the beginning of a game of Flavita (the Russian Scrabble) Ada’s letters form the word kerosin (kerosene):
A particular nuisance was the angry or disdainful looking up of dubious words in a number of lexicons, sitting, standing and sprawling around the girls, on the floor, under Lucette’s chair upon which she knelt, on the divan, on the big round table with the board and the blocks and on an adjacent chest of drawers. The rivalry between moronic Ozhegov (a big, blue, badly bound volume, containing 52,872 words) and a small but chippy Edmundson in Dr Gerschizhevsky’s reverent version, the taciturnity of abridged brutes and the unconventional magnanimity of a four-volume Dahl (‘My darling dahlia,’ moaned Ada as she obtained an obsolete cant word from the gentle long-bearded ethnographer) — all this would have been insupportably boring to Van had he not been stung as a scientist by the curious affinity between certain aspects of Scrabble and those of the planchette. He became aware of it one August evening in 1884 on the nursery balcony, under a sunset sky the last fire of which snaked across the corner of the reservoir, stimulated the last swifts, and intensified the hue of Lucette’s copper curls. The morocco board had been unfolded on a much inkstained, monogrammed and notched deal table. Pretty Blanche, also touched, on earlobe and thumbnail, with the evening’s pink — and redolent with the perfume called Miniver Musk by handmaids — had brought a still unneeded lamp. Lots had been cast, Ada had won the right to begin, and was in the act of collecting one by one, mechanically and unthinkingly, her seven ‘luckies’ from the open case where the blocks lay face down, showing nothing but their anonymous black backs, each in its own cell of flavid velvet. She was speaking at the same time, saying casually: ‘I would much prefer the Benten lamp here but it is out of kerosin. Pet (addressing Lucette), be a good scout, call her — Good Heavens!’
The seven letters she had taken, S,R,E,N,O,K,I, and was sorting out in her spektrik (the little trough of japanned wood each player had before him) now formed in quick and, as it were, self-impulsed rearrangement the key word of the chance sentence that had attended their random assemblage. (1.36)
A French handmaid at Ardis, Blanche marries Trofim Fartukov (the Russian coachman in "Ardis the Second") and they have a blind child:
Nonchalantly, Van went back to the willows and said:
‘Every shot in the book has been snapped in 1884, except this one. I never rowed you down Ladore River in early spring. Nice to note you have not lost your wonderful ability to blush.’
‘It’s his error. He must have thrown in a fotochka taken later, maybe in 1888. We can rip it out if you like.’
‘Sweetheart,’ said Van, ‘the whole of 1888 has been ripped out. One need not bb a sleuth in a mystery story to see that at least as many pages have been removed as retained. I don’t mind — I mean I have no desire to see the Knabenkräuter and other pendants of your friends botanizing with you; but 1888 has been withheld and he’ll turn up with it when the first grand is spent.’
‘I destroyed 1888 myself,’ admitted proud Ada; ‘but I swear, I solemnly swear, that the man behind Blanche, in the perron picture, was, and has always remained, a complete stranger.’
‘Good for him,’ said Van. ‘Really it has no importance. It’s our entire past that has been spoofed and condemned. On second thoughts, I will not write that Family Chronicle. By the way, where is my poor little Blanche now?’
‘Oh, she’s all right. She’s still around. You know, she came back — after you abducted her. She married our Russian coachman, the one who replaced Bengal Ben, as the servants called him.’
‘Oh she did? That’s delicious. Madame Trofim Fartukov. I would never have thought it.’
‘They have a blind child,’ said Ada.
‘Love is blind,’ said Van. (2.8)
Darkbloom (‘Notes to Ada’): Knabenkräuter: Germ., orchids (and testicles).
perron: porch.
Because love is blind, Van fails to see that Andrey Vinelander and Ada have at least two children and that Ronald Oranger (old Van's secretary, the editor of Ada) and Violet Knox (old Van's typist whom Ada calls Fialochka, "little Violet," and who marries Ronald Oranger after Van's and Ada's death) are Ada's grandchildren.
Btw., in their book Odnoetazhnaya Amerika ("One-storied Amerika," 1937) Ilf and Petrov describe their trip across Arizona and mention the huge land plots of local cattle-breeders:
Мы переехали границу Аризоны. Резкий и сильный свет пустыни лежал на превосходной дороге, ведущей во Флагстафф. Надоедливые рекламные плакаты почти исчезли, и только изредка из-за кактуса или пожелтевшего «перекати-поле» высовывался на палочке нахальный плакатик «Кока-кола». Газолиновые станции попадались все реже. Зато шляпы редких здесь жителей становились все шире. Мы еще никогда не видели и, вероятно, не увидим таких больших шляп, как в Аризоне, стране пустынь и кэньонов.
Едва ли можно найти на свете что-либо величественнее и прекраснее американской пустыни. Целую неделю мы мчались по ней, не уставая восхищаться. Нам повезло. Зима в пустыне – это то же светлое и чистое лето, только без удручающей жары и пыли. Край, в который мы заехали, был совершенно глух и дик, но мы не чувствовали себя оторванными от мира. Дорога и автомобиль приблизили пустыню, сдернули с нее покрывало тайны, не сделав ее менее привлекательной. Напротив того – красота, созданная природой, дополнена красотой, созданной искусными руками человека. Любуясь чистыми красками пустыни, со сложной могучей архитектурой, мы никогда не переставали любоваться широким ровным шоссе, серебристыми мостиками, аккуратно уложенными водоотводными трубами, насыпями и выемками. Даже газолиновые станции, которые надоели на Востоке и Среднем Западе, здесь, в пустыне, выглядели гордыми памятниками человеческого могущества. И автомобиль в пустыне казался вдвое красивей, чем в городе, – его обтекаемая полированная поверхность отражала солнце, а тень его, глубокая и резкая, властно лежала на девственных песках.
Дороги в пустыне – вероятно, одно из самых замечательных достижений американской техники. Они так же хороши, как и в населенных местах. Те же четкие и ясные желто-черные таблицы напоминают о поворотах, узких мостах и зигзагах. Те же белые с черной каемкой знаки указывают номера дорог, а деревянные стрелы с названиями городков – расстояние до этих городков. В пустыне есть также особые дорожные сооружения, которые встречаются довольно часто и называются «каттл гард». Огромные земельные участки скотоводов отделены друг от друга колючей проволокой, чтобы скот не переходил с участка на участок, чтобы не было тяжб и живописным ковбоям не приходилось пускать в ход свои кольты. Но как сделать, чтобы скот не переходил с участка на участок через шоссе? Ведь шоссе не перегородишь колючей проволокой! И вот некий безымянный изобретатель додумался. Проволока доходит до шоссе. Здесь на дороге лежит металлическая решетка, покрывающая канаву. Автомобилям это нисколько не мешает, а коровы боятся, что их ноги провалятся сквозь прутья, и поэтому воздерживаются от нежелательных экскурсий в чужие участки. По-американски просто! (Chapter 25, "The Desert")
Andrey Vinelander's fabulous ancestor "discovered our country." Ilf and Petrov are the authors of Kolumb prichalivaet k beregu (“Columbus’ Ship is Mooring,” 1936), a satire on Hollywood:
Они не стали терять времени на любезности и сразу приступили к делу. Публисити начало оказывать свое магическое действие: Колумба пригласили в Голливуд.
― Понимаете, мистер Колумб, ― втолковывали новые посетители, ― мы хотим, чтобы вы играли главную роль в историческом фильме "Америго Веспуччи." Понимаете, настоящий Христофор Колумб в роли Америго Веспуччи ― это может быть очень интересно. Публика на такой фильм пойдёт. Вся соль в том, что диалог будет вестись на бродвейском жаргоне. Понимаете? Не понимаете? Тогда мы вам сейчас всё объясним подробно. У нас есть сценарий. Сценарий сделан по роману Александра Дюма "Граф Монте-Кристо", но это не важно, мы ввели туда элементы открытия Америки.
Christopher Columbus is invited to Hollywood to play Amerigo Vespucci in a historical movie based on Alexandre Dumas’ novel “The Count of Monte Cristo.”